4. Признаки позитивной литературы и близкие к ней произведения

Опубликовано: Екатерина Грачёва. К вопросу о позитивной литературе. Челябинск: ОГУП Энергосбережение, 2006. - 32 с.

Данное в первой главе определение позитивной литературы — способствует поддержанию и развитию в человеке уровня его сознания и его человечности — это суть позитивной литературы, а проявляется эта суть через набор признаков.

К нынешнему моменту мне удалось найти 3 необходимых для позитивной литературы признака:

1. Достойная, нравственная и по-настоящему высокая цель;

2. Твердое шагание к ней по земле, другими словами — прожитость практическая;

3. Умение делать это радостно и сердечно, не скатываясь в догматизм и морализаторство, другими словами — прожитость сердечная.

Если мы лишим литературу хотя бы одного из этих признаков, она уже не будет по-настоящему позитивной. Это можно увидеть на приведенных ниже примерах.

Отметим при этом, что к идеалу гармонии сознательно или полуосознанно стремятся многие. Но он не был бы идеалом, если бы его было слишком легко достичь. Итак, посмотрим, что произойдет, если мы ослабим в этом портрете одну из черт.

4-А. Почти позитивно, но без твердой земли

Радостно и высоко, но… нереально. Что это? — просится ответ: сказка, миф, фантастика. Значит, сказки нужно списать со счетов? — Конечно же, нет. В сказках нам необходимо разделить нереальность форм и нереальность сути.

За заведомо фантастическими персонажами могут стоять реальные искания и борения человеческой души — тогда сказки правдивы.

За мифологическими символами могут стоять реальные знания о природных стихиях и закономерностях — тогда мифы правдивы и даже, можно сказать, научны. Подчеркну —если это именно знание, а не выдумки людей, начитавшихся книг по эзотерике или восточным единоборствам.

Я подчеркиваю: беспочвенные мифологические фантазии, если и не ведут прямиком в тартарары, то во всяком случае уводят нас в сторону от истины. И эта беда очень серьёзная. Вот почему.

В нынешнее время многие люди начинают замечать за собой или знакомыми те или иные «сверхъестественные» способности. Один временами читает мысли, другой примагничивает к рукам ложки, третий не глядя вытаскивает с полки нужную книжку. И что из этого? Как дикарь, которому в руки вложили сотовый телефон, не прозреет от этого в тайны электромагнитных взаимодействий, так же и эти люди – весьма сомнительные провожатые в мире непознанных энергий. Но энергии существуют и действуют, таких явлений становится все больше, потому именно сейчас человечеству насущно необходим взвешенный, научный подход к этой теме. Еще полвека назад, когда наука отгораживалась от подобных явлений, направление фэнтези (и —редко — научная фантастика) играло положительную роль, упрямо поднимая спрятанную проблему, но сейчас ситуация изменилась очень сильно. Мало кто не знает, что непознанные энергии существуют и пронизывают нашу жизнь. Кроме того, сколько сейчас рождается странных, не похожих на прежних, детей — так называемых «индиго». Они с самого детства ощущают, что у них есть какое-то важное предназначение, что они пришли спасать нашу планету от бедствий... Нет, это не повод для улыбки, планета действительно нуждается в спасении: экологические проблемы, климатические изменения, стихийные бедствия, даже элементарный надвигающийся кризис энергоресурсов подводят нас всех к пограничной черте. И только «премудрый пескарь» способен зажмуриваться, чтобы не видеть этой грозной действительности. Планету нужно спасать, и у человечества есть возможность спасения, но ее нужно осознать. Осознать научно, потому что с энергией не шутят, а легкомыслие с непознанным может быть пострашнее Чернобыля...

И что же? Именно сейчас, эксплуатируя интерес общества и особенно детей к теме, жанр фэнтези наводнил полки книжных магазинов, дети и подростки в массовом порядке мыслят категориями волшебников, талисманов, магических жезлов... Истина профанирована, опошлена, отсюда — инфантильное и слишком безответственно-лёгкое отношение к серьёзной теме. Чем ответило человечество на необходимость потрудиться для выведения планеты из кризиса? — Игрой в выдуманные мифы?! Мало того, что игруны сами не участвуют в реальном деле созидания, они же втягивают в своё игрушечное состояние других людей, они создают вокруг себя индустрию удовольствий, отвлекая для этого массу средств и сил. Простой бездельник хотя бы знает, что он бездельник, а эти бездельники мнят себя великими деятелями. У них даже есть философия: они, дескать, своими играми спасают мир от серости и бессмысленности бытия.

Тогда как настоящая правда заключается в том, что мы (каждый, каждый из нас, а не только индиго) действительно приходим на планету с тем, чтобы выполнить свою миссию, но вопрос — в чем эта миссия? Миссия —это же не привилегированное положение и не плащ с блестками. Это ответственность и самоотверженный труд над собой и на общее благо.

Возвращаясь к литературе — сказка хороша, когда она через мечту приводит нас к действительности. И плоха, когда уводит от реальности к фантазиям. Потому разграничивайте богатую фантастичность форм от легкомысленной фантастичности сути.

...Охарактеризовав подобным образом фэнтезийное направление, оговорюсь, что и в нем можно встретить произведения, которые можно назвать близкими к позитивной литературе*.

Наиболее симпатичен мне кажется Клайв Степлз Льюис с «Хрониками Нарнии». Он достаточно самобытен, чтобы быть интересным, достаточно нравственен, чтобы отделять добро от зла в детской сказке, и в то же время его сказки не претендуют на альтернативную реальность, как это произошло у Толкиена.

Гениальный писатель Толкиен слишком был увлечен деталями и узорами выдуманного мира и слишком мало внимания уделил генеральному смыслу своего творения. Добро и зло в рамках отдельного события у него понятны, замечательна идея милосердия.... но он взялся описывать не просто события, а мироздание, взаимодействие не то что народностей, а целых рас, смену эпох. Тогда как глобального эволюционного смысла, Единой Цели этого альтернативного мироздания не проглядывается. Окруженные особым обожанием непонятные эльфы, которым по большому счету безразличны судьбы мира, уплывают непонятно куда для какого-то забвения. А на земле остаются люди, чтобы строить города, и хоббиты, чтобы копать огороды и ностальгировать при упоминании уплывшего волшебства. Думайте сами, решайте сами, уплыть или не уплыть следом... Нет, я не говорю, что философии в книге нет, наоборот: философских трактатов о мире Толкиена написано предостаточно, каждый понимает этот мир по-своему. А вот на практике по следам Толкиена развелось множество любителей «ролевых игр», в которых целые толпы людей самозабвенно вживаются то в светлых и могучих вершителей, то в представителей нечисти. Так что находят в этом движении удобный приют как инфантильные «дивные» (термин такой в их среде), так и представители крайних темных мировоззрений. А это уже очень серьезный сигнал тревоги. А нашумевший фильм «Властелин колец»? Он почти ничего общего с произведением не имеет, спецэффекты да резня; в нем отсутствует и десятая доля смысла, который в самой трилогии все-таки был. Я понимаю, что Толкиен хотел не этого, но яблочки с его яблони именно таковы.

Когда-то я очень любила Толкиена, приметив в нем — с первого взгляда — его лучшие черты. Полюбили его и мои знакомые. Но вот прошло время, и я увидела, в какую инфантильно-игрушечную сторону подталкивает многих это игрушечное мироздание с претензией на реальность. Подталкивало и меня саму, хотя у меня установка на твердое стояние на реальной земле была крепка и сознательна с детства. Красочно, слишком красочно, нравится, затягивает и утягивает...

Поэтому теперь я уже не рекомендую гениального Толкиена, у которого так много хорошего.

Клайв Степлз Льюис и Джон Рональд Руэл Толкиен, вдохнувшие душу в идею «параллельного мироздания» Льюиса Кэррола, были основателями жанра фэнтези. Остальные — уже гости, подтянувшиеся на пир и начавшие подпевать. Я не знаю ни одного более позднего автора фэнтези, которого мне захотелось бы отметить.

4-Б. Почти позитивно, но без свободы и радости

Когда произведение написано без свободы и радости, то есть – в угоду какой-то искусственно назначенной морали, мы получаем неживой образец. В русской литературе есть два ярких представителя этого рода произведений: поучительные притчи о маленьких христианах, которые умерли, но не отдали на поругание пионерам свой крестик, и патетические речевки о юных пионерах, которые умерли, но не отдали на поругание христианам свой галстук. А также все эти словно пришибленные, прибитые к земле сказочки про ребяток, которые мыли руки с мылом и преуспели (либо не мыли и заслуженно пострадали), хорошо учили уроки и стали учеными (или учили их плохо и попали в тюрьму), и так далее.

Я не сомневаюсь, что написавшие эти произведения авторы хотели сделать как лучше и воплотить в своих творениях бессмертные истины добра и зла. Но вместо пользы они вызывают в читателе в лучшем случае сон, а в худшем – доверчивое принятие в сердце такого мировоззрения, из которого и произрастает потом самое откровенное мракобесие и ограниченность ума.

Метко сказал Мережковский в статье «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы»:

От утилитарного риторизма, от этого вечного, унылого припева: «Польза! польза!» — сердце человеческое холодеет и сжимается. Не ученики Иисуса, а фарисеи были мрачными и боязливо добродетельными...

Поймите правильно: говоря о пресных христианских историях, я вовсе не хочу «заклеймить» всю христианскую литературу. Есть прекраснейшие образцы христианских произведений как в России, так и за рубежом.

Глубоко и живо осмысливали христианскую тему русские писатели —почитайте, например, Льва Толстого «Три старца», «Крестник», «Два старика», «Где любовь, там и Бог» (или его сказку в традиции индуизма «Карма»). У Лескова — «Неразменный рубль» (детский рассказ), «Лев старца Герасима», «Федор и Абрам», «Час воли божией». У Куприна — «Молитва Господня», «Два святителя». У Одоевского — «Необойденный дом».

У Сельмы Лагерлёф есть цикл сказок «Легенды о Христе». Начинается он историей «Святая ночь», в которой автор с самого начала дает нам понять: все, что будет дальше, — сказка от начала и до конца, выдумки по мотивам евангелий. И в то же время — «это такая же правда, как то, что мы видим друг друга. Дело не в свечах и лампадах, не в солнце и луне, а в том, чтобы иметь очи, которые могли бы увидеть величие Господа!»

Скажу сразу, что некоторые сказки слишком простоваты и слишком вольно обращаются с историческими фигурами, и если не уловить правильно интонацию, которой следовал автор, они могут показаться слащавыми. Но на самом деле они не примитивны и отличаются от внешне похожих сусальных историй особенным внутренним огнем. Если вы не склонны в этом разбираться, тогда прочтите только одну — «Свеча от Гроба Господня».

Среди детских писателей могу назвать хорошие католические примеры.

Не самый лучший, но очень «характерный» пример жанра — Луиза Мэй Олкотт «Маленькие женщины», «Хорошие жены». Цель довольно утилитарна и даже не завуалирована — научить девочек жить праведно и «правильно» заводить семью. «Неужели можно написать о таком хорошо?» — думала я в начале чтения, так как цель просвечивала уже в самих названиях книг и их глав. Оказывается — можно.

«Маленькие женщины» — повесть о жизни дружной семьи, в которой четыре дочки с очень разными характерами. С детства они «играют в пилигримов» (по сюжету одной из христианских повестей-притч), а подрастая, начинают понимать, что за смысл в этой игре, и стараются уже сознательно заниматься самовоспитанием. В повести немало прямолинейных моралей, которые читает мама дочерям, дочери – друг другу, а также соседскому мальчику и его строгому дедушке… Но в целом повествование выстроено так живо, с таким юмором, что я читала книжку всю ночь не отрываясь – при этом много смеялась и с удовольствием проникалась некоторыми из моралей.

«Хорошие жены» — продолжение «Маленьких женщин», которые вырастают, так же как вырастает и соседский мальчик. Четверо из этих пятерых заводят семьи. В силу своего характера каждая из дочерей находит именно свою судьбу, свое счастье, это и вызывает интерес: единого шаблона нет. Например, маленькая Эми, у которой художественные наклонности, на протяжение всей жизни как будто создана для того, чтоб ей все помогали и обеспечивали деньгами, образованием, наследствами и прочей помощью (тогда как на плечи других сестер ложатся разные тягости). Но я бы не сказала, что она от этого становится счастливей или несчастней других. Старшая Маргарет погружена в семейственные дела и находит в них свои горести и радости, у нее все как-то складывается спокойно и ровно: не блистательно и не скучно, не бедно и не богато, как-то все посерединке. Кажется, ее это вполне устраивает. Неуемная Джоанна-Джо, похожая на саму писательницу, выбирает себе не вполне традиционную долю. Причем автор так «заражает» читателя своим настроением, что, читая, не хуже самой Джо я иной раз вскакивала со стула, грозила кулаком в неизвестном направлении и заявляла по поводу поворотов судьбы Джо: «Возмутительно, я не согласна, что за авторский произвол!» – но в конце концов мне пришлось признать, что судьба Джо сложилась вполне адекватно ее устремлениям. Про сестру Бесс ничего не скажу. Читайте сами.

Еще я особенно отметила при чтении произведения его внутренний реализм. Все «внезапные» события выглядели в конечном итоге совершенно закономерными — писателям известно, как это непросто даётся. Это в реальной жизни может происходить сколько угодно внезапностей и совпадений, а в произведении реалистичность таких поворотов еще нужно как-то доказывать...

Следующее произведение — Элинор Портер, «Поллианна». Его я рекомендую со всем восторгом, на который способен мой дотошно-рассудительный характер. Особенна ярка эта книга в переводе А.Иванова и А.Устиновой (Симферополь, издатель Другов, серия книг «Вдохновенные сказки»). Остальные до сих пор встретившиеся издания снабжены одной и той же картинкой, совершенно неадекватной тексту, в духе «романов для девочек». Серия «Иллюстрированная классика» - это вообще не текст произведения, а его пересказ, настолько скучный, насколько хорош подлинник (точнее, хороший перевод подлинника).

Описание книги начну с оговорки: это произведение, минус которого – его нарочитая любовно-детективность с таинственной ссорой возлюбленных на двадцать лет и со всякими неправильными предположениями: кто кого любит. Но к счастью, эта линия совсем не основная и даже не второстепенная, и если на нее закрыть глаза, то произведение просто блистательно по своей силе воздействия.

Поллианна росла в бедной семье пастора, пользуясь пожертвованиями прихожан. Однажды ей очень хотелось куклу, но кукол в пожертвованиях не было, а были только костыли, так что ей подарили костыли. Но отец сказал ей, что надо не плакать, а радоваться – тому, что костыли ей не нужны! С тех пор Поллианна во всем искала радость и настолько преуспела в этом умении, что перевоспитала целый городок и даже свою невыносимую тетку, которая из чувства долга взяла девочку к себе после смерти отца-пастора. А вот под конец получается так, что костыли становятся Поллианне нужны, и ей становится очень трудно радоваться. Тогда все, кого она любила, приходят к ней на помощь…

Закрыв последнюю страницу, оглядываешься на собственную жизнь и находишь ее много более радостной, чем она казалась прежде.

У этой книги есть продолжение — «Поллианна вырастает» — но его я уже не рекомендую. По смыслу это перепевы все тех же мотивов, хотя есть и некоторые новые ноты. Что неприятно – «любовно-детективная» линия на этот раз касается самой Поллианны и поэтому неизбежно выходит почти на первый план. Считаю, это было бы оправдано, если бы эта линия раскрывала какие-либо ценные мысли по поводу того, «что такое хорошо и что такое плохо» во взаимоотношениях; но и этого почти нет, акцент на самой интриге, на том, кто все-таки кого любит и что из этого выйдет. Вероятно, писательница откликнулась на просьбы читателей о продолжении, но такого рода вещи в большинстве случаев чреваты вторичностью. Интрига предназначена завлечь, мораль предназначена воспитать, и в данном произведении обе эти цели слишком неприкрыты и потому даже как-то неприличны: ну что это такое, манить читателя к праведности липким кусочком рахат-лукума.

Среди социально-демократической литературы назову известный со школы и потому частично вызывающий негативные ассоциации роман Чернышевского «Что делать». В этом произведении предельно подчеркнута его заданность, автор буквально мучит читателя прямолинейными сентенциями, приводит подробные интеллектуальные диалоги... но эта-то открытость сама себя искупает и оправдывает. Не каждому эта манера будет близка и даже «выносима», но не забудьте, что этот утилитарный роман сделал очень большое дело в обществе. По его образцу многие люди жили и складывали свои судьбы лучше, чем прежде. Роман говорил об актуальном, наболевшем. Явление это особое, по-своему уникальное, яркий пример взаимосвязи литературы с жизнью. «Секрет» тут еще и в том, что Чернышевский писал «социалистический» роман не под палкой партии, а по собственному почину. Искреннее — живо и симпатично.

Что может дать нам этот роман сегодня? В нем — жизненная позиция человека, который хочет вырваться из окружающей его косной среды, но в то же время не ожесточиться против нее. Который много думает об истинных причинах, скрывающихся под внешними событиями. Который, разоблачая отрицательных героев, тут же разоблачает и недостаточное нравственное богатство читателя, если читатель вздумал над этим усмехаться. Который ищет пути конструктивного мироустройства, а нравственность — если уж того требует время — готов с улыбкой объяснять с позиций так называемого «разумного эгоизма». Этот роман побуждает заново проанализировать и изменить к лучшему многие собственные взгляды.

Впрочем, есть тут и оговорка: достоинства романа сможет оценить только человек, склонный к самоанализу и интеллектуальным дискуссиям, к философским спорам. Другой же человек, более склонный к живописно-музыкальному восприятию мира, пожалуй, не вынесет и трех страниц, не стоит себя и мучить. Дело ведь не в том, чтобы перечитать все потенциально полезное, а в том, чтобы прочитанное пошло на пользу...

Симпатичны мне и интонации очень талантливого писателя Максима Горького, но здесь есть одно «но», которое впоследствии люди воплотили в каламбуре: «Безумству храбрых поем мы песню, но это не повод становиться безумными». Вот эта самая пронзительная песня безумства, блики которой то и дело играют в глазах горьковских персонажей, многое портит. Все-таки отвага и безумство вещи очень разные. Вспомните, например, словечко Федора Достоевского в «Братьях Карамазовых»— «надрыв». Революцию на безумстве и надрыве еще можно сделать, а кто будет строить новый мир? Строителю нужно равновесие, как минимум — чтобы не упасть со строительных лесов, а в целом — чтобы выдержать напряжение созидательных задач. А равновесие может быть другом отваги, но с надрывом и безумством оно не уживется.

Вот и сердце Данко — все-таки любимого нами Данко — растоптано. Что ж, все лаконично и правдиво в этой легенде, вот только... только в моем сердце остается какая-то не успокоившаяся, не согласившаяся нотка. Почему сердце должно быть непременно вырванным из груди, почему его непременно нужно растоптать, почему так надрывно? Это есть не только у Горького, но у него оно особенно ярко проявляется.

...Оглянитесь на прочитанное вами, на складывавшиеся годами подсознательные стереотипы. Если юный математик — то стеснительный очкарик. Если профессор — то рассеянный и далекий от жизни. Если человек глубоко любящий или глубоко талантливый — то горбун, инвалид, нищий или при смерти. Если сильный физически — то недоразвитый умственно или душевно. Ну что это за порочный круг? Возникает впечатление, что тут прямо-таки боязнь идеала гармонии. Как множество людей перебиваются с хлеба на воду только потому, что подсознательно убеждены: деньги — это плохо и неприлично, так же подсознательно нам прививается мысль, что быть здоровым, красивым и одновременно высоко культурным — неприлично, как-то это выходит «не по-геройски». Как будто и не было в мире таких людей, как Леонардо да Винчи или Михаил Васильевич Ломоносов. Получается, что герой вроде шутихи: вспыхнул и погас. Да как же жить с таким мировоззрением? Как строить? А ведь строить нужно, и нужно делать это прочно и долго!

В том-то и дело, что многие привыкли к подстреканию кнутом и пряником, к острым ощущениям, тогда как надо привыкнуть — постоянно и ритмично стремиться вверх по своему собственному решению. Не когда «гром грянет», а всегда, хоть из глубин отчаяния, хоть из пучин самого благополучного благополучия. Вот это будет подвиг посильне'е.

И здесь мы переходим к теме третьей.

4-В. Почти позитивно, но без утверждения восхождения, без видения пути вверх

Советское время и его устои повлияли на литературную жизнь довольно своеобразно. С одной стороны, мысль о необходимости утверждать позитив была в основе своей справедливой и эволюционной, и она так или иначе присуща большинству авторов этого времени. С другой стороны, засилие официальной идеологии приводило к умерщвлению живого течения мысли, и авторы сталкивались с серьёзной проблемой выживания — как творческого, так и физического.

Перед авторами советского времени стояла в чем-то даже боевая задача: суметь написать подцензурное (номинально позитивное), но все-таки живое произведение. В ряде случаев это давало хороший литературный результат. Во всяком случае, у авторов подростковой литературы, которые могли заниматься вопросами чести и совести в некотором отрыве от политики, и авторов фантастики, которые тоже через этот жанр освобождались от необходимости славить партию и вождя. Со «взрослым реализмом» было, конечно, сложнее.

Но вот происходит перелом эпохи. Открываются цензурные границы. Наконец становится всё можно. Крышка с парового котла сорвана, нагнетение исчезло… и разъехалась-распалась литература, рожденная нагнетением. Открылась, таким образом, не только безнравственность идеологического давления, но и его практическая несостоятельность, неполноценность. Позитивные авторы, рожденные под давлением системы (без разницы, воспевали они эту систему или балансировали на грани опасного протеста)... не смогли стоять на ногах без понукания!

Ведь они же привыкли сражаться с врагом, будь то буржуазный империализм или местный тоталитаризм. С кем сражаться теперь?

В советское время произведения мыслящих авторов в рамках цензуры будили мысль, мысль часто мятежную и нужную. Мятеж в соединении с позитивом — это, по сути, наиболее конструктивное, творческое, созидательное сочетание. Но вот необходимость позитива исчезает, и, как из развязавшегося бурдюка, вытекает на волю оставшийся в нем мятеж со всем накопившимся негативом. Получается — грязная лужа...

Я пока не хочу называть конкретных писательских имен, для этого мне хотелось бы детальнее перечитать и проанализировать их книги. Скажу в общем — о тенденции.

После снятия рамок усилилось внимание авторов к тому, что раньше оставалось за бортом цензуры. Это вопросы крайнего семейного неблагополучия, полового насилия или торговли телом, армейских реалий, различных других извращений и негативных явлений. Раскрытые перед читателем бездны горя велики. Чтобы противостать безднам, нужен пламенный герой. Подобный пророку, мессии, освободительному или культурному вождю. Способный преодолеть весь раскрывшийся негатив в собственной жизни и жизни близких, способный показать путь спасения для всех остальных (пусть даже очень трудный, но путь, а не пародию на него). А такого героя на горизонте писателей — нет! И потому у авторов не получается копнуть бездны греха и осветить их лучом надежды, как это делал Достоевский. Копнуть получается, но внесенный свет подобен не негасимому светочу, а в лучшем случае электрическому фонарику. В худшем случае батарейки в этом фонарике истощаются, и наступает кромешная тьма.

Ладно еще, если такую книгу читает взрослый человек упрямого и сознательного оптимизма. А что будет с читателем-подростком? Что будет со взрослым читателем из той категории людей, что почти отчаялись от свалившегося на них негатива? В ином состоянии достаточно малейшего толчка, чтобы человек ожил или окончательно сорвался. Если какой-то читатель после такой книги найдет в себе силы выстроить что-то позитивное —это уже будет заслуга читателя, а не писателя.

Позитивная литература должна вести человека вверх. А если она не ведет вверх, то она не позитивная, а какая-то совсем другая. Дрянной и грязный натурализм, — вот во что перерождается не имеющая стойкого и сознательного утверждения пути вверх когда-то позитивная литература.

В контексте новых произведений таких когда-то позитивных авторов и старые произведения начинают выглядеть по-иному, резонируя с ярко проявившимися авторскими недостатками. Выстроенный писателем мир теряет опору. Но что я такое говорю, может ли такое быть, если этот мир крепко стоял прежде и не рушился? Если это уже было, может ли оно исчезнуть? — Ответ здесь такой: основа устремленного построения — не в прошлом, а в будущем. Сила будущего, надежда будущего, вера будущего питает нас и влечет вперед. И этой силой возводятся огромные построения. А если же исчезает будущее — исчезает и сам Путь, и в один момент прекрасная дорога оборачивается одиноким тупиком.

Здесь хочется процитировать Зинаиду Гиппиус (статья «Декадентство и общественность»).

Герцен думал, что лишь близкие цели объединяют людей. Да, объединяют, соединяют, а по достижении их завтра — послезавтра что? — или новое разъединение, или мещанское, кристаллизованное благополучие. Бунтовщики-индивидуалисты, кажется, поняли, или хоть почуяли, что не «далекие цели — уловка» (так думал Герцен), — но именно близкие, и настоящим образом люди могут быть объединены даже не далекой целью, а лишь последней целью. Это первое и главное, необходимейшее ее условие, чтобы она была последней. И не только при ней не выбрасываются за борт, но* исчезают «ближайшие цели», соединение в них, но, напротив, тогда-то сами собой они, как попутные, постоянно будут достигаться, сменяясь одна другой естественно и просто. Они сложатся сами, как сами сложились, в сказке Андерсена, упрямые льдинки в слово «Вечность», когда Кэй понял что-то высшее и далекое. А раньше он, еще не понимающий, напрасно старался складывать их своими замерзшими руками: ничего не выходило, все распадалось. [* так в книге. Возможно, в первоисточнике было «не»? - Е.Г.]

Если действительно есть уже люди, начинающие прозревать эту простую истину, которой не видел Герцен, правду объединения целью далекой, последней, если уже есть сознание этой правды в душах людей, живущих сейчас на земле, — не значит ли это, что правда уже на земле, уже коснулась земли? И может сойти на землю, может быть на ней?

Герцен видел черный темный коридор. Мы, в глубине его, видим белую точку. Что это такое? Выход? Как он далек! Не все ли равно? Лишь бы знать, что он есть. Не мы — выйдут другие.

Герцен сказал: «Ищите близких целей». И грустно думал при конце жизни: «Все-таки ничего не выйдет». Мы вспоминаем другие слова: ищите последнего царства, и остальное все приложится вам.

Мы будем искать и будем думать, даже при конце жизни, что — «выйдет».

Я тоже буду искать. И надеюсь, что рано или поздно все будут искать. И те, кто сейчас в полете, и те, кто сейчас упали. Потому что это единственный выход, единственное спасение от смерти — искать жизнь. Искать путь восхождения.

Закон не знает ни любимчиков, ни званий, ни возрастов. Он един для былинки и для звезды: либо эволюция, либо инволюция, третьего не дано, потому что весь мир движется, и остановившийся не сможет находиться в покое — он будет сметен назад. Для того, чтобы оставаться на месте, действительно нужно идти. А кто хочет продвинуться вперед, тот должен идти быстрее и обгонять время.

Назад в раздел