Эйнштейн

Эйнштейн...

Это была одна из моих причуд. Собственно, что я знаю об Эйнштейне? Он подарил людям теорию относительности. И ещё, как я слышала, он долгие годы ходил в одной и той же куртке, которая при надобности заменяла ему официальный пиджак. Больше я ничего не знаю об этом человеке.

Наверное, его очень, очень интересовала неизвестная мне таинственная теория.

А меня интересовали перевоплощения. Это такая вещь, когда забываешь, что ты — это ты, и начинаешь представлять себя тем, кого пока ещё совсем не знаешь.

Мне приходилось бывать трамваем; мои суставы звенели, в моих проводах гудели токи высоких напряжений... мне необходимо было лететь, чтобы успеть в срок привезти к цели учёных, матерей с ребятами, юных влюблённых... и я летел. Трамвай — очень важное звено в жизни города!

Но не у всех получается успевать. Вот огрызок замечательного карандаша, выкинутого из-за своего роста каким-то небережным человеком... Грифель готов к работе, но уже не успеет провести свою неповторимую линию, если его не подберут заботливые руки.

Или рубанок — знаете, как чувствует себя рубанок, недавно попавший в тёмную пыльную кладовку, где никто уже не помнит таких вещей, как Солнце и Рабочие руки? Сколько веры нужно такому рубанку, чтобы не заржаветь!

А сегодня я — Эйнштейн.

Тёмным зимним вечером я выхожу от бабушки и направляюсь к остановке... Нет, пожалуй, раз я Эйнштейн, то я прохожу мимо. Ведь непростительно тратить деньги на билет, когда они нужны для исследований, и непростительно лишать себя времени для уединённого размышления.

Мимо катят усталые автобусы. Толкаются внутри, в тепле, сытые недовольные люди.

Эх, люди, люди! Знаете ли вы, что в этот морозный вечер где-то по улице идёт великий человек? Он счастлив, этот человек, и что ему излишество машин, когда у него и без того есть ноги? Негасимое пламя творческой мысли — вот без чего невозможно существование человека.

О, если бы можно было отдавать всё свое время мысли и работе! Но мама сказала мне утром:

— Купи хлеба. Два батона и сахарные булочки. Купи хлеба… Альберт.

Я должен накормить семью. И я иду в магазин.

Хлеб!.. Если бы у меня теперь были деньги, я бы купил четверть ржаной краюхи и ел бы её весь день, или даже два, а может быть, забыл бы о голоде и отложил всё без остатка на будущую подзорную трубу для исследований дальних миров. Ах, люди, вы не знаете, как дорого стоят Эйнштейнам их подзорные трубы и скольким ради них приходится поступиться. Пожалуй, надо купить ещё бумаги для записей, но тогда доживу ли до трубы? Нет, нет, на бумаге тоже можно сэкономить, — я буду запоминать. Сейчас зима, и удобно вести расчёты на заледенелом стекле или даже палочкой на снегу. Потом, холод помогает забыть о голоде, либо наоборот — голод делает холод смешным... а Теория Относительности, соотнося всё это со звёздами, заставляет всё моё существо ликовать, обращая взор к небу. Звёзды! Попробуйте-ка отнимите у меня мои звёзды!

Да нет же, что я говорю — наоборот, возьмите. Возьмите все, все мои звёзды — ах, если бы вы смогли увидеть хоть одну! Но ничего, когда у меня наконец-то будет труба — может быть, вы хоть тогда захотите взглянуть через неё наверх?

Но вы сидите в тёплых автобусах, и они относят вас прочь от звёзд к телевизорам и кроватям, к которым вы относитесь, как к устойчивому и непреложному...

В этой Беспредельности, где воздух наполнен голосами дальних галактик, а Земля — крошечная в огромном космосе точка, но всё-таки наша родная планета — задыхается от автобусной гари, захлёбывается вулканическими всхлипами… в этом напряжённом мире кто-то может ссориться из-за неприбитого гвоздя и недосоленного супа! Люди! Корабль ваш тонет, бросайте свои сундуки, бегите к вёслам, закрывайте собой пробоины, вами же и сделанные... Никто не спасёт вас, кроме вас самих!

А я ведь выживу. Выживу в холоде, голоде, враждебности — выживу и сделаю всё, что смогу, чтобы хотя бы на крошечный вздох приблизить к вам Небо. Об одном прошу вас — возьмите! Сумейте хотя бы взять, и может быть, когда-нибудь научитесь и давать. Может быть, ещё чуть-чуть корабль планеты продержится. Может быть, продержится, и успеет прийти новый Эйнштейн, я знаю, он придёт, он будет идти от бабушки домой с сахарными булочками в пакете, и вдруг остановится и крикнет громче грома:

— Что сделаю я для людей?!*

А может быть, и не крикнет, а только горько заплачет, упав на колени в снег — от того, что не смог и десяти минут пробыть Эйнштейном, от того, что слишком тяжела оказалась ноша...

Но он встанет, этот юный Эйнштейн, и упрямо пойдёт вперед, навстречу работе — потому что тот, кто ощутил Беспредельность, не сможет больше хвататься за свой сундук. Вот это уж я знаю совершенно твёрдо.

январь 1997

---

* Из горьковской легенды о Данко