Часть 1. Глава 12. Без комплексов

"Жёны, семьи, братья, родственники всего менее верят в своего гениального члена и судят о нем обыкновенно по внешним успехам, которые сначала бывают очень сомнительны и даже отрицательны"*.

Илья отрывается от книги. Люди вообще не склонны верить тому, что не вписывается в рамки их жизни. И не то что не понимают - не хотят понимать. Зачем?

Вот и я, должно быть (нет: мы с Купипродаем... звучит, однако...) - вот и мы не хотим понимать, что она в нём нашла. Аморфный паяц. Но должно же в нём что-то быть, если она его любит. Что? Что она видит сквозь эту неприкрытую безответственность?

Шелестят шаги, Илья оборачивается. Угрюмый нахохлившийся Ходко, руки в карманах.

- Привет, Командор, я мириться пришёл. Прости, что я тебя достал. Я не этого хотел.

- Да ведь дело совсем не в "достал", - Илья откладывает книгу, подвигается, и Ходко усаживается рядом.

- В чём тогда? В Ксюше, что ли?

- При чём тут Ксюша! Знаешь, что сегодня произошло? Человек, лидер, при целой толпе несовершеннолетних демонстрировал полное неуважение к человеку, и притом преподносил его как нечто привлекательное! Словесное насилие перетекло в действенное, и этого уже совсем нельзя было так оставить. Так что мне самому пришлось применить насилие, но вместо того, чтоб протрезветь, ты продолжал делать хорошую мину при плохой игре, как будто то, что сделал я, всё так же весело и мило. Пришлось окунать тебя до тех пор, пока всем не расхотелось смеяться. Куда ты ведёшь свое стадо, учитель? Чему ты их учишь? И вот они уже и над Ампером хохочут и над другими подвижниками. Человек записал великую мысль, которая может столько открыть человечеству, и вдруг эта мысль может быть потеряна из-за тупости непроспавшегося извозчика. "Смешно, не правда ли, смешно, смешно, когда секунд не достаёт..."*

- Ну, знаешь, тут уже я ни при чём... Да и потом, правда смешно, мне тоже было поначалу смешно в ручье. А насилие... Когда бы всё было так просто, Командор! Люди страшно закомплексованы. Они копят в себе что-то, копят, не давая выхода, играть не умеют, прощать не умеют, ничего не умеют, а потом бах, грох, взрываются, только осколки летят. Этот одиннадцатый великолепный, между прочим, и вправду великолепный, а знаешь, какой он был, когда я сюда пришёл? Все разобщенные, каждый в своей скорлупке, хотели бы раскрыться, да не умеют. Да, я их насильно в игру тащил, вот как тебя, но спроси их - сейчас они все до единого мне за это благодарны. Может, ты и не такой, как все, не знаю, но большинство такие: просто боятся и стесняются. И растут уродливые, скрюченные. А я им свободу даю, чтобы могли они стать и Амперами, и Циолковскими. Может, иногда они и слишком бесятся, но это лучше, чем делать вид, будто им не хочется беситься и играть.

- Свобода, - угрюмо говорит Илья. - Какая же это свобода? Как вообще свободу можно дать? Свободу можно обрести только самостоятельно, её никто не может ни дать, ни взять, а если они не властны над своей свободой, какая же это свобода? И от чего свобода? Это что, хорошо, когда пьяные матросы грабят и бьют Зимний дворец? Разве это свобода? Это стадное рабство, которому дали на время дубину в руки. Бегаете вы тут, хрюкаете, крякаете, совершенно человеческий облик потеряв, не знаю, как вы, а я такой свободы не хочу! Ты знаешь, вообще, что мне Ксюша сказала при встрече? (Только ты не подумай, - она сама мне разрешила тебе всё рассказывать, что я сочту нужным...) Так вот, - я, говорит, собой не владею, мной учитель владеет, так ты меня укради и увези, в общем, владей сам. Андрей, это та самая Ксюша, которую шесть лет назад иначе как железной дома не называли, потому что никакими угрозами или умасливаниями невозможно было на её решения повлиять. Да я ей кланялся вслед, когда она не видела, я ещё такого человека не встречал! А тут здравствуйте: ничего не могу и не умею, собой не владею, вот тебе и Ампер с Циолковским впридачу! И ещё только хрюкать не начала. Спасибо, раскомплексовал! Что у нас за общество? Если человек ведет себя культурно, тут же ему спешат комплексы приписать! И что за манера подозревать в человеке всё самое плохое, что ему и хрюкать хочется, и пошлые журнальчики читать, только что не на дереве обезьяной качаться!

- Железная Ксюша, это ж надо... Живая она, а не железная, - перебивает Андрей. - Командор, а ты человека убить можешь? За культурную идею, разумеется?

- Убить человека, - усмехается Илья. - Утопить в холодном ручье, ты имеешь в виду? А заживо человека в свинью превратить - это как, ничего, нормально? Боюсь, мы с тобою никак не помиримся, учитель. И совсем не в Ксюше дело.

- Да ладно, об этом вообще не напрягайся, - холодно отвечает Ходко. - Владей на здоровье. Я уже официально отстранён, подпись, печать, всё как положено.

Илья хочет ответить, но сдерживается. Некоторое время они молчат, смотрят на розовые облака.

- Всё чепуха, - произносит Андрей. - Железная, не железная... Командор, ты, наверное, замечательный, раз она тебя любит. Но если ты научишься быть ласковей, то станешь ещё замечательнее. Утопить ты меня можешь, это я уже понял. А обнять можешь? Ты ведь представляешь, как мне сейчас грустно, я маленький и несветящийся, так обними меня, если ты большой и сильный. Можешь?

Илья не отвечает.

- Ты не представляешь, - говорит после паузы Ходко, - как я на тебя зол, во всяком случае, не меньше, чем ты на меня! А зачем? Ведь мы два ребёнка, которые одинаково хотят солнца, счастья и молока с хлебом. Два обиженных ребёнка, потрясающих кулачонками, а зачем? Ну хорошо, пусть ты не ребёнок, только я один ребёнок, так неужели тебе меня не жаль? Мне больно, мне очень больно от того, что взрослые не хотят друг друга любить и ласкать. Ну и пускай. Пускай! А я всё равно люблю и папу, и маму, и собаку Бобика тоже, а не кого-то одного! Неужели ты не можешь меня обнять, как человек человека, как в прощённое воскресенье, а?

- Я не так обнимаю, Андрей, понимаешь, не так! Я обнимаю там, где над пропастью, где жизнь на волоске, вот там я обниму как человек человека хоть самого распоследнего врага! Я не обнимаю ребёночков с кулачонками и Бобиками, я умею обнимать только человека.

- Но ведь тогда она так и будет бегать ко мне за тем, чего нет в тебе. Неужели ты не понимаешь, почему я к тебе пристаю? Обними меня сейчас, и ты враз научишься обнимать её так, как она тоже хочет быть обнятой. Командор, ну почему люди так любят ждать, пока ребенок прыгнет в пропасть, бросится из окна, съест пачку таблеток, почему они не хотят обнять его раньше, просто так, не посмертно? Ну, не хочешь меня, иди и обними её, ты ж ни разу этого не сделал, пока мы здесь! Ведь она ж ходит виноватая за все грехи мира! Зачем ты ждёшь, пока она не выдержит этого груза?

- Я не торгую индульгенциями*, - отвечает Илья. - А что до Ксюши, это её полное право - считать себя ответственной за те или другие грехи. Именно ответственность делает из ребёнка человека.

- Тьфу, терпеть тебя не могу, - отвечает Андрей. - Ты не возражаешь, если я полежу тут рядышком возле тебя?

Пожалуй, он глубже, этот танцор, чем кажется на первый взгляд. Что ж, может быть, это тоже путь. Если это так, возможно, лет через -дцать они друг друга поймут. Но ещё не теперь.

Назад в раздел