1.2. Стасины сны

Стася, сны, родители, Олег

Все нормальные люди симфонии с детства сочиняют или научные трактаты пишут. Стася умела разве что держать в руках карандаши, но это совсем не то же, что создать гениальное полотно. Интерес и способности у неё были ко всему, но настоящего таланта — ни одного. И Стася всё время думала: зачем же она всё-таки живёт?

Дело ещё и в том, что у неё была тайна. Нечто слишком непонятное, странное, которое ни с кем не обсудишь.

В самом-самом детстве, когда Серёнечки ещё в помине не было, ей приснилась родина. Настюшка сразу поняла, что это родина. Потому что нигде больше не могло быть так хорошо. Там было много-много янтарных смолистых сосен и много-много неба и солнца. Там было пение, и пело всё: птицы, ручьи, камни, деревья… А они сами были не люди. Непонятно, кто они были. Только они очень-очень любили друг друга, все до одного, они летали, и пели, и любили. Летали, пели и любили — они делали именно это.

А ещё там был учитель. Нет, не такой, какой в фильмах про школу детей учит. Это был такой Учитель, больше которого ничего нет. Один на всех. Что он делал? Это трудно объяснить. Он был как солнце — от него была жизнь. Он любил, знал и мог. А ещё он говорил слово: «пора». Это означало, что тот, кому он сказал это слово, должен попрощаться со всеми братьями и уходить. Уходить рождаться в другой мир — мир с паспортами и гнутыми тюбиками, мир, полный тяжести, серости и сердечной простуды… Но зачем? Затем, чтобы учить этот мир любви. Без которой никакая жизнь невозможна.

Учитель особенно предупреждал о том, как важно суметь помнить цель. Потому что простуженный мир оглушал, давил книзу, невозможно было летать, видеть, слышать, чувствовать, узнавать друг друга... Сразу становилось так тяжело и больно, что ни о чём другом не получалось и думать. Да, была опасность забыть всё настоящее, оглохши и ослепши после рождения в этот земной мир. А забывши — потеряться, затеряться, затереться и вернуться потом на родину ни с чем — растерзанным, истощённым и ничего не совершившим…

Одного такого друга, сломленного и помертвевшего, они однажды встречали обратно прежде срока. Это было так больно, что Настюшка после того долго летела между напоённых солнцем и светом сосен, отчаянно впускала в сердце каждую искорку и со всей силы твердила себе: «Помнить, помнить, помнить, помнить!»

«Пора», — сказал ей Учитель, она шагнула из света в тень… и проснулась.

Настюшка лежала в жёлтой деревянной кроватке, которая казалась ей большой, смотрела, как по потолку прыгают наперегонки солнечные зайчики от окошек пробегающих троллейбусов — весёлые, но лишь отдалённо напоминающие настоящее солнце родины… и думала: «Я послана на эту землю Учителем, который хотел, чтобы я научила её любви».

Но как? Как выполнять такую работу?

По ночам, во сне у неё эта работа получалась хорошо. Однажды Настюшку разбудили и усадили за утреннюю толокняную кашку слишком быстро — сердце её всё ещё оставалось в ином пространстве. И Настюшка, забывая про свой долг опустошения тарелки, начала выкладывать маме с папой:

— Одинокий князь мне снился, помощи просил… Слуги у него бунтовали.

— И как же ты ему помогла? Всем по шапкам, а? — спросил папа.

— Нет… Я смотрела на него и думала, что я его люблю. Что всё будет хорошо…

Хохоту — на всю кухню.

— Ох, велика помощь! — веселился папа. — С тобой, Настюшка, от скуки не пропадёшь!

— Тут он и прослезился! — вторила мама. — А слуги-то, слуги, все как один на колени попадали?

— Ещё бы, — отвечал Толик. — Разве кто устоит перед Настюшкиным-то взглядом? Все, все штабелями попадали! Перед такой-то девицей-красавицей!

— Мы сидели одни на каменной скамейке под таким закруглым окном, — тихо сказала Настюшка, уже нехотя делясь словами. — Там темно и холодно. Он говорил, что у него сердце изверилось. Не знает, чем княжить, опричь кнута да батога.

— Ну пущай тады картошку копает! — сказал папа, и они опять смеялись. Над князем, над ней… Ничему не верили, не понимали. И Настюшка почувствовала, что об этом — больше нельзя. Загородила рот капроновой чашечкой с кефиром — и замолчала.

А сны продолжались. Бессчётные миры, бессчётные незнакомцы. Посмотреть, слово молвить, обнять — согреть. Это было в трущобах и во дворцах, на войне и на балу, это было где угодно. Хотя чаще, наверное, на войне. Как-то неспокойно было в мирах. Вечная война: дай, дай, — тесно двум землянам на одной земле. То эти тех колют, то те этих рубят. А всё почему, думала Настюшка. Потому, что человеку без человека не жизнь. Когда не умеет человек сердцем всех обнять, так хочется хотя б руками. А когда и руками обнять не умеет, то хочется хотя б ударить, обидеть, но только чтоб вместе стать, только чтоб не одному-одинёшеньку… Всего-то и надо понять человеку, чего он хочет на самом деле: не власти, не наслаждения, а участия и любви.

Впрочем, битв за правое дело Настюшка не боялась. Человек должен уметь отстаивать человеческое достоинство, если хочет мечтать о любви. Без достоинства любви не получится, а получится одно пресмыкание.

Но даже сражаясь, она смотрела в глаза зверям и людям, в каждом видела детёныша матери-природы. Может быть, уставшего, изверившегося, сбившего ноги на бесконечных бессолнечных дорогах одиночества и войны... а всё-таки — своего брата перед небом. И от этого взгляда просыпалось в человеке что-то глубинное, то же самое, что в зёрнышке под землёй просыпается, когда солнце пошлёт на землю свои лучи, снега растопит и землю нагреет. И ничего не могли с этим поделать ни солдаты, ни короли, ни чудища. Все они были её дети, её уставшие мальчики.

Хотя, уж конечно, многие были не одуванчики. Недоверчивые, грубые, ревнивые… а она всё равно любила их — всех, настежь и до последнего. И многие — изменялись.

Впрочем, всё это было только во сне. Всегда во сне, никогда наяву.

Поняв, что родители её снов не поймут и не объяснят, Настюшка взялась за взрослые книжки и журналы: вдруг где-то написано про сны?

И вот лет в пять попалась ей одна книжка. Из которой Настюшка поняла так, что у неё болезнь под названием «комплекс неполноценности». Это когда ты наяву никому не нужен, и оттого тебе снится, что ты богатый и любимый. Ну а раз это случается ежедневно, точнее, еженощно — значит, комплекс очень комплексный. Опасный. Требует скорейшего психиатрического вмешательства. Во всяком случае, так было написано в книжке. Настюшка и обрадовалась, что она теперь наукой объяснённая, и испугалась, что так опасно больна, расплакалась и побежала к маме:

— Мама, мама, меня надо лечить! У меня комплекс неполноценности в острой психиатрической форме. Если меня не вылечить вовремя, мне может стать хуже…

Папа с мамой отобрали у неё книжку и ответили, что пусть не выдумывает. Толик сказал, что у неё другой комплекс — комплекс превосходства, в лёгкой форме, который требует не психиатрического вмешательства, а просветительского, в виде чтения книжек из серии «жизнь замечательных людей», чтобы понятно стало, насколько ты опоздал со своими мелкими талантами за всеми нормальными первопроходцами. А в периоды обострения этот комплекс лечится ремнём хорошим. Настюшка поверила. Так всю жизнь она и знала: у неё болезнь «комплекс превосходства». В лёгкой форме. Но при этом ещё и в слишком крепкой. Никаким ремнём не выколотишь. Потому что нигде в мире не было такого чувства любви, как у Настюшки на родине. Касание любви невозможно забыть, сколько ни вылупливай его ремнём, сколько ни высмеивай умными насмешками.

Вот только чем дальше, тем больше сомневалась Настюшка в собственных силах. Родина-то есть, и любовь есть, и посланники родины есть. Вот только при чём тут она сама — нет ли тут какой-то ошибки?

Ведь учить должен тот, кто лучше всех. А она — нисколько не лучшая, нисколько!

Наяву Настюшка не то что любить, она даже друзей не могла найти. В садик она не ходила, а в школе в первый же день, когда она закричала всем сразу: «Дорогие девочки и мальчики! Давайте дружить! Меня зовут Настюшка!» — все почему-то стали хохотать и прозвали её Настежкой, и никто с ней дружить не захотел.

Дразнятся всегда глупцы — Настюшка это уже знала, и поэтому не слишком расстраивалась. Когда к ней приставали, она улыбалась — хладнокровно и снисходительно. Издалека, из недосягаемости. Так что игрушкой для битья она не стала. Но изгоем-одиночкой — да. Потому, что она сама не понимала, как можно дружить с такими людьми? Это во сне людям были нужны смысл и любовь, а наяву — нет… Мальчиков интересовали коллекции марок и выигрывание фишек друг у друга. Девочек — кормление кукол из кукольной посуды, проколотые уши и крашеные ногти! Настюшка такие глупости понять и полюбить не могла.

Сначала она думала, что ей попался неудачный класс. Но постепенно она стала говорить себе: «Стася. Посмотри правде в глаза. Тебе кажется, что ты готова кого-то любить, но люди этого не чувствуют, значит — ты ничего не умеешь! Ты сама никого не любишь. Хоть бы кто с тобой водиться захотел, нашлась тут учительница любви, курам на смех, позорище… Пойми уже, ты самый обыкновенный человек. Проживёшь самую обыкновенную жизнь. Школа, институт, полезная работа, дети или собачка — и хватит с тебя. Жить не хочется от такой жизни? Это тебе сейчас не хочется, потому что выдуманный сон забыть не можешь. А забудь — и втянешься. Все так живут, и ты как-нибудь выживешь. Стань учёным или художником, или вырасти детей. Это достойная жизнь…»

Она долго уговаривала сему себя, но потом сама же и отвечала:

«Мне принесло бы радость только одно: если бы у меня получилось научить людей любви... хотя бы некоторых».

Но как это сделать? Как? Ах, если бы найти хоть одного человечка, которому она была бы нужна!..

Стася пыталась заводить дружбу со всеми новенькими девочками, потому что они казались ей немного беззащитными. Новенькие были этому рады, но ненадолго. Как только они осваивались в классе, у них появлялись другие подружки.

Однажды в седьмом классе, когда учёба уже началась, Стася поутру увидела, как на углу школы незнакомый мальчик чуть не до слёз препирался с родителями: «Мама, умоляю, уходи быстрее, ты же меня позоришь…» — а мама говорила: «Оленька, не груби. Ты в этой школе первый день, я должна увидеть, что у тебя всё хорошо».

Стася припомнила Настежку и разные другие случаи — и поняла, что будущее Оленьки под страшной угрозой. Мальчика надо было немедленно спасать. Только вот как пронять такую заботливую мамочку?.. Стася подбежала к этой компании и задразнилась:

— Оленька, не груби мамочке! Ты должна быть хорошей девочкой, Оленька! Как же ты до класса дойдёшь без мамочки, Оленька?

Выходка удалась. В школу Оленька зашёл с отцом. Бледная мама, не нашедшая слов, осталась снаружи. Только вот дальше было не очень. Мальчика-то привели прямо в Стасин класс. Когда Светлана Николаевна со словами «Так, куда же мы тебя посадим» в задумчивости оглядывала кабинет, Стася взяла да и крикнула:

— А посадите его со мной!

Это было нахально, потому что Олька — мальчик, но Стася не утерпела. А Светлана Николаевна, обычно тактичная, вдруг задала Ужасный Вопрос:

— Стася, тебе понравился мальчик? Такой симпатичный мальчик. И добрый, правда?

Стася очень спокойным голосом подтвердила:

— Да. Понравился.

Но бедному Оленьке Сапожкову это не польстило. Да и вообще он не знал Стасиных намерений. Поэтому он мрачно сказал, оглядев её джинсовый костюм, почти такой же, как у него самого:

— Я с этим типом никогда не сяду.

— Вот так раз, а я думала, что ты добрый, — удивилась Светлана Николаевна. — Стася — не тип, она девочка. Умничка и отличница. Мне кажется, ты её обидел.

— Он меня оскорбил, — засмеялась Стася. — И смоет это оскорбление только стиральный порошок «Тайд». Ну ничего. Если он меня так боится, пускай садится подальше.

И брякнулась обратно на своё место. В опасных ситуациях она всегда вела себя вот так простецки. Интересно, теперь класс до конца дней будет над ней потешаться? Да ладно. Ей-то не привыкать. А вот Оленьку надо предупредить, чтоб он не боялся самого худшего.

Стася нарисовала записку с вензелями: «Оскорбитель Сапожков! Твою страшную, ужасную, огромную, губительную фамильную тайну от меня никто не узнает. Ха-ха-ха. Фантомас. PS Срок годности обещания — три года. Действительно только по предъявлению».

В ответ ей пришёл череп с костями, она послала бомбочку, получила танки, в общем, можно было сказать, что общение с мальчиком Олькой наладилось. Записку с кислотным дождём, разъедающим танки, перехватила Светлана Николаевна.

— Это явно любовь с первого взгляда, — сказала она, показав хохочущему классу картинку. — Джинсовая парочка, может, вы всё-таки сядете вместе для сокращения почтовых расходов?

На этой фразе всё и закончилось. Ещё денёк они пообменивались показыванием кулаков, а потом Олька Сапожков завёл друзей и со Стасей больше не общался. Нет-нет, он был вполне дружелюбен, но никогда не заговаривал с ней первый и вообще не замечал её присутствия.

А ведь он был правда добрый. Почему даже с ним Стасе не удалось подружиться? Он ведь с девочками неплохо поладил. Одной даже признался в любви, прямо при Стасе, а злая девочка сказала в ответ только довольное «Хи-хи-хи». Стася очень обиделась на эту девочку. Человек к ней со всей душой, а она…

Но надо было, наконец, что-то делать с самой собою. Крёст­ная фея с палочкой-выручалочкой в гости не придёт, у Бога наверху своих забот хватает. Строить жизнь надо самой! Строить, засучив рукава.

Приняв решение менять жизнь, Стася отправилась в книжный магазин в отдел психологии. Купила книгу Дейла Карнеги «Как приобрести друзей». Книжка была неоднозначная, но самое важное, что из неё запомнила Стася: рыбу ловят не на землянику, а на червей. Если я хочу что-то объяснить человеку, я должна изучить его и заговорить на его языке. Даже если этот язык неприятен мне, как дождевые черви на обед. Это не значит, что нужно становиться рыбой. Но нужно становиться для рыбы интересным. А уж как именно — это и есть работа...

И Стася попробовала следовать советам Карнеги. Выписала дни рождения, поздравляла, то и дело говорила всем комплименты. Приветливо здоровалась. Она и в первом классе хотела быть со всеми приветливой, только тогда это было очень искренно, от самого сердца, и беззащитно. А теперь это было терпеливо, взросло, по Карнеги. Сначала люди гыкали в ответ и даже обзывались, но Стася невозмутимо продолжала. Весь седьмой класс она с улыбкой собирала эти насмешки. Кроме того, она записалась в театральный кружок, чтобы научиться вести себя в разных амплуа, и всерьёз занялась созданием одёжного стиля, который нравился бы ей самой. Один набор одежды у неё получился задорно-ковбойским, другой был выдержан в стиле чудаковатой английской леди: длинные, почти до пола, юбки-солнца, шарфы и шали. Папка, к счастью, со всем соглашался.

В начале девятого класса жизнь стала ровнее: в кружке у Стаси завелась равнодушно-дружелюбная компания, а в классе она сосредоточилась на противостоянии лишь самым неприятным типам, претерпев несколько улыбко-насмешковых стычек. На новогоднюю вечеринку Стася нарядилась в короткое ярко-алое платье с широким чёрным поясом, при этом рассчитала, что ей невыгодно напряжённо скучать в комнате танцев, и присоседилась к «холостяцкой» мальчишечьей компании — оживлённо лупя об стол доминошками и игральными картами, подзадоривая игроков, загадочно улыбаясь самому надменному мальчику и сияя нарочитым удовольствием. Впрочем, нельзя сказать, что удовольствия не было совсем. Удовольствие было боевое. Проиграв своему недругу карточную партию и театрально — бровки домиком — обозвав его злодейским карточным гением, Стася, кажется, выиграла «по Карнеги».

Что-то как будто перещёлкнулось с того дня. Мальчики начали слетаться на её комплименты как на варенье, девочки тоже не брезговали, хотя с ними было скучнее.

Только вот беда: количество пустоты ничуть не уменьшалось. Улыбки окружающих были зеркальным отражением её нарочитого дружелюбия. Где живые люди, живое взаимодействие?

После летних каникул в десятом вдруг свершилось чудо: Олег Сапожков пересел к ней. Не передать, как она была рада! Правда, он отгородился какой-то странной границей, переступать которую было нельзя. Ну и ладно! Такое горе смывается только «тайдом».

Неожиданно вокруг неё завертелись — подумать только — поклонники. Целых два. Не успела она в кружке фехтования подружиться со Стасом и порадоваться этому, особенно удивляясь совпадению «Стас и Стася», как Стас стал просить встреч под луной и самоуверенно считать себя её принцем. Пиит Вовка Зосин из параллельного даже без всякой дружбы несколько раз обнаруживался по утрам в засаде под окнами, так что приходилось шпионски бегать в школу через соседний квартал. Вместо радости всё это принесло досаду: увы, расположение взрослеющих мужчин носило вовсе не дружественную окраску. Да где уже хоть один нормальный в этих толпах? Один только Олька дышал спокойно, но он был, по правде говоря, оболтус, с ним ни о чём серьёзном не поговоришь…

Цветная пустота начала утомлять сильнее пустоты бесцветной.

Но Стася не теряла надежды отыскать себе товарища. Хотя бы одного. Если появится хоть один, понимать мир сразу станет намного легче. И такой товарищ должен существовать в мире! Ведь берутся же откуда-то нормальные взрослые, те, про которых написано в книгах ЖЗЛ. Значит, где-то должны быть и нормальные дети. Даже такие должны быть, как мальчик из книжки Леви «Нестандартный ребёнок». Всё схватывающий на лету, знающий столько наук... Стасе до него было очень далеко. Вот какими должны быть настоящие спасители человечества. А я что? Я — какое-то недоразумение…

Составляя списки дней рождений и любимых занятий ребят со всей параллели, Стася узнала, что в соседнем классе учится вундеркинд, которого прозвали Академиком, как мальчика в книжке Леви. И фамилия у него была примечательная: Ковалевский. Он был прирождённый математик, ничто другое его в этом мире не интересовало. Стася с ним никогда не общалась и относилась к нему с почтительной робостью. Вот уж этот-то человек, наверное, ни у кого под окнами не поёт кошачьи серенады!

У Академика была таинственная странность. Он без конца рисовал на клочках бумаги систему координат и две ветви гиперболы — и над этими ветвями прямо-таки медитировал. Изредка эти бумажки оставались где-нибудь валяться. Математичка пояснила Стасе, что Ковалевский пытается представить, где и как ветви нижней и верхней гиперболы соединяются в кольцо, потому что по законам математики они соединяются.

Стася сильно удивилась, потому что ей было это легче лёгкого представить — так же легко, как из полоски бумаги ленту Мёбиуса скрутить. Впервые в мире догадаться о чём-то, конечно, трудно, но когда мы уже заранее знаем, что именно надо увидеть на этом нехитром чертеже... Плюс бесконечность перетекает в минус бесконечность — чего проще! Может, она просто не понимает всей серьёзности вопроса и надо увидеть ещё что-то? Не Академику же стопориться на том, что в два счёта видит какая-то Любимова?

Наконец её посетило что-то вроде озарения. Она поняла особенный смысл этих гипербол! А смысл вот какой. Если уж в математике сама минус бесконечность перетекает в плюс бесконечность, то разве можно опираться в своей жизни на логику? Нельзя! Перетечёшь ровно туда, куда перетечёт логика!

Выходит, логика — всего лишь мелкий инструмент для расчёта каркаса того построения, о котором ты уже принял решение. А какое решение ты принял — зависит только от тебя.

Стася перевернула академиковский мятый листок с гиперболами и написала:

«Я не обязана утрамбовывать свою жизнь в рамки той концепции, от которой мне жить не хочется.

Даже если я нафантазировала про своё предназначение. Разве это не лучшая фантазия всей моей жизни? Разве это не лучшая мечта и звезда? Недостижима не та цель, к которой путь труднее, а та, к которой ты не пошёл».

Написала, запустила руки в волосы, задумалась.

Что такое я делаю во сне и не делаю наяву?

Во сне я иду сквозь изрешечённое взрывами пространство, глядя в нужные мне глаза, ничем не защищаясь. И в темницу не боюсь попасть, верю, что в последний момент стражник или палач очнётся от моего взгляда. Разве в жизни я пробовала так к кому-нибудь идти?

Да, но во сне меня иногда убивают. Это не так страшно: убьют в одном сне — завтра приснится другой. А попробуй-ка не остерегаться смерти наяву! Это будет уже лихачество!

Нет, погоди. Наяву у тебя не восстание и не война. Разве тебе смерть грозила тогда, в детстве, когда ты закрылась и перестала быть «настежкой»? Не слишком ли рано ты начинаешь защищаться от боли?

Во сне всё происходит быстро, наяву всё гораздо дольше, тем более что вокруг не революция и не сражение. А ты сдаёшься на полпути!

Так что же делать? Снова попытаться стать «настежкой»? Тогда, когда всё только-только устроилось?

Да что у тебя устроилось, глупая! Цветная пустота у тебя устроилась! Неужели за этой мишурой ты совсем забыла упоение боем и радость преодоления? И весь твой запал перелился в одно только игрушечное фехтование пластмассовым мечом?

Нет уж. Рановато ещё себя хоронить.

Даже если ты не знаешь, как действовать правильно. Как ты это узнаешь, пока не начнёшь действовать? Ведь даже самая умная книжка не подскажет всего, потому что у каждого — своя сила, свой характер, свои способы побеждать.

Действуй. Только так узнаешь себя и мир.

Назад в раздел