1.11. Созвучия и несозвучия

Стася, Робингуд, Динь

Сказать, что распишешь холл — легко. А вот сделать...

Для начала сама работа оказалась нелёгкой. Огромная стена, Стася такие пространства никогда не зарисовывала. Тут надо было рисовать иначе. Да и краски, кстати, истошно пахли и пачкались. Да уж, работа по найму — это тебе не хобби...

А ещё был Робингуд. Который каждый день появлялся, чтобы поздороваться и посмотреть на ход работы, а то и позвать прерваться на чай в столовой, если это было в обед. Стася в эти минуты замерзала, и пальцы деревенели. Весь остаток дня уходил на то, чтобы дотерпеть, дождаться вечера. Самое невыносимое — когда он останавливался понаблюдать. Тогда приходилось собирать все силы, чтобы заставить руку с кисточкой перемещаться в пространстве.

— Пётр Филиппович. Простите, но мне очень неуютно, когда кто-то стоит у меня над душой.

— Любимова, умение работать даже под софитами или в центре уличного балагана — вещь, без которой в этом мире не прожить. Чем раньше ты это прочувствуешь, тем лучше.

Невысказанные слова роились, дудели какую-то незримую монотонную ноту, тянули душевные силы — словно бесконечный комариный рой.

«Вы обидели меня, Робин. И улыбаетесь как ни в чём не бывало. Если б вы знали, как больно осознавать, что это — и есть вы».

«Я ухожу в пятую школу, Робин. Это не потому, что я вас не люблю, это потому, что я иначе не могу».

Перед Академиком нарочно на коленки бухнуться — полторы секунды решалась. А здесь… а здесь даже того не можешь придумать, на что решаться-то? Тупо возьмёшь листок написать речь — десять листков выкинешь, речь так и не сложится. Даже не наяву, даже мысленно с ним поговорить не можешь! Это даже не трусость, а вообще — полное оцепенение… Как в детском сне, когда ты срываешься в лифтовую шахту и падаешь в пространство, которому нет конца. Разговор с пустотой.

Наверное, Робингуд какой-то слишком, слишком другой, чем она. С этим нужно или смириться, или воевать до конца, а у Стаси не хватало духу ни на то, ни на другое. И она всё сильнее ощущала свою ничтожность и бесполезность. Если человек не может разрешить такой мелочи, то может ли он вообще хоть что-либо?!

Ей было очень, очень одиноко. Она уже начала понимать, что своей покраской стен она никому ничего не докажет, что это смешно, что её нарочитая стойкость попросту не имеет цели. Одно позёрство. Способ сказать директору: «Глядите же на свою нищенку, она и нищая на подарки способна, в отличие от некоторых».

Хотя нет — всё куда постыднее. На самом деле этим она пытается откупиться от чувства вины за свой уход, решиться на который ей страшно. Робин наверняка надеялся, что Стася будет его последователем после того, как он её оставил в лицее. Да, недавно ей хотелось кидаться за него на амбразуры — неизвестно, насколько это получилось бы, но хотелось от души. А сейчас ей хотелось другого — убраться отсюда, как Каю из царства Снежной Королевы, и больше никогда-никогда не видеть этих стен, этих блистающих ледяных сокровищ. Так что придётся ей крупно разочаровать Робина.

Но ведь он первый разорвал эту невидимую и никем не объявленную связь, так запросто сделав Стасю, её отца, её творчество, её чувства объектом лицейской политики. Почему же вину испытывает она? Предприятие прошло удачно, имиджевая прибыль от него превысила трудозатраты. Ферзь Робин уже в выигрыше от пешки Любимовой. Единственное, что она действительно отнимет у него — это возможность получить её беззаветную дружбу, но ведь этим он сроду и не интересовался.

То, что он хочет от тебя, ты ему не должна.

То, что ты совестишься забрать, не нужно ему.

Как человек ты ему не нужна, как пешка не должна.

О чём тут ещё страдать и виноватиться?!

...Что ни делай, о чём ни думай, а кисть, которой ты красишь над собой, то и дело пачкается и липнет к руке.

Как Серёнькин карандаш, выпачканный в варенье.

Как обломок стрелы, который забирает от тебя самого дорогого человека...

Теперь ей уже точно хотелось кричать, только кто мог услышать?

Никто… Она снова и снова сжимала ненавистную кисточку, аккуратно накладывая мазки на ненавистный рисунок, и красного было, как назло, много.

…И вот тут в её жизни вдруг снова нарисовался Динь.

Студент-заочник, Динь работал вольным программистом, а для стабильности или же для удовольствия числился звукооператором в Доме творчества, где они и познакомились с полгода назад, когда у театрального кружка запросили срочно выделить кого-то на помощь для озвучки.

— Случайно не вы Денис Антонович? — чуть скептически спросила она тогда, увидев в указанном кабинете валяющегося на полу и сосредоточенно что-то паяющего лохматого парня.

— Угусь. По жизни я чистокровный Дениска, — отозвался он. — Но тут много малышни, и завуч жестоко ущемляет меня в правах, полагая, что имя меня остепенит. Чувствую себя только глупее, это не моё, а что делать?

— Да, для Дениски ты уже дылдоват, — хмыкнула Стася.

— Называй Дэном, — он подул на паяльник. — Устроит?

Стася оглядела убранство комнаты, взяла маленький симпатичный колокольчик под деревянной арочкой и провозгласила, сопроводив конец речи удивительно чистым его звуком:

— Дорогие ребята, уважаемые взрослые и братцы тинейджеры! Будьте внимательны, переступая порог в волшебный мир звука! Он преображает людей. В скучном мире бумажек с печатями Денис Антонович, здесь я превращаюсь в хранителя здешних владений —внимание — Динь-Тон!

Он поднялся на ноги, держа перед собой паяльник, как свечу, отчего розетка удлинителя закачалась в воздухе, и спросил:

— Вы смертная или муза?

Был там у него аврал, и Стася осталась в Доме творчества на ночь. Легли подремать уже ближе к утру — на кожаных лавочках в гулком коридоре, было так необычно, и они ещё сколько-то поболтали. Динь тогда подарил ей глиняную чашечку и вытребовал обещание когда-нибудь позвать его на помощь.

Вот она и позвала его в тот раз, когда после разговора с директором почувствовала жуткую пустоту внутри. И после этого стеснялась его и действительно избегала. Но он вдруг сам позвонил. Позвал на какой-то бардовский концерт.

Стася согласилась, хотя думала, что будет чувствовать себя неловко. А на деле получилось совсем иначе. Сначала их обогнал нужный автобус, по словам Диня, очень редкий, так что они понеслись сломя голову и еле догнали его. Со скрипом втрамбовались. Но на этом приключение не кончилось, потому как в давке к Стасе начал пристраиваться какой-то липкий тип. Динь развоевался, крича на весь салон, что за свою девушку головы не пожалеет ни своей, ни чужой. Он так бушевал, что тот липкий сбежал из автобуса на ближайшей остановке. А Стасе осталось только промолчать, когда не остывший от перепалки Динь плотно заключил её в кольцо своих рук, отгородив от всех остальных. Она стояла, не постеснявшись согласно своей роли уложить голову ему на плечо, и думала, что он какой-то совершенно необычный, этот Динь. Мальчишек, которые видели в ней особь женского пола и вибрировали по этому поводу, Стася чуяла ещё с пяти шагов. Единственный, кто не озабочивался, это Олька, но он всегда дотошно держал дистанцию. А Динь теперь облапил её со всех сторон, но с ним было абсолютно легко. И он не думал ни о чём таком, о чём думал бы любой другой на его месте. Может быть, это потому, что он взрослее и переходный возраст у него уже прошёл?

К концу маршрута народу поубавилось, и Стася — позже, чем можно было — пыталась высвободиться из его объятий, но он лишь чуть переменил позу, спросив:

— Так удобней?

— Слушай, спаситель, а когда это я успела стать твоей девушкой? — спросила Стася.

— Я должен был говорить что-нибудь другое? — ответил вопросом Динь. — Чтобы он не приставал к талантливой воспитаннице театральной студии, отлично рисующей декорации?

— Окей. Но сейчас ты меня зачем обнимаешь?

— Это приятно мне и приятно тебе. Такой причины недостаточно? Ты этот уют как-нибудь через десять лет вспомнишь, когда взгрустнётся, и это тебя согреет. Говорю очень серь­ёзно.

— Да, мне уютно. Но я не твоя девушка, Динь.

— Несомненно. Ты мой друг. Или так думаю только я?

Заявление преждевременное, но спорить ей не захотелось.

Перед выступлением Динь встретил в зале какого-то знакомого и пытался от него скрыться, бормотнув, что это любитель портить всем настроение, но тот заметил их и увязался.

— Какие люди! И опять с новой девушкой! Дениска, батенька, да вы бешено популярны! Примите наши поздравления!

— Да-да, спасибо, — отозвался Динь. — А ты, как всегда, в одиночестве. Прими наши соболезнования.

— А ты правда так популярен? — хихикнула Стася позже.

— Ещё как. В те моменты, когда мне хорошо. А когда мне плохо или нужно срочно озвучку сотворить, вокруг шаром покати. В такие моменты я только у тебя популярен.

— Да мы встречались всего пару раз, — засмеялась Стася.

— С кем-то я встречался тысячу раз, а толку? — ответил он.

«Популярен или нет — какое мне дело, — думала Стася, не отодвигаясь от тёплого плеча, которое постоянно оказывалось вплотную. — В кои-то веки такой уютный вечер».

Правда, ближе к концу выступления ей взгрустнулось. Концерт был с военно-туристическим уклоном, люди пели о дружбе и взаимовыручке, а она сидела в этом зале абсолютно одна. Как всегда. Рядом с кем-то — ну и что? Так ещё больше одна, потому что понимаешь, что и это ни от чего не спасает…

Потом они брели пешком — совершено молча! — по чужим улочкам и заросшим дворикам, мимо развешенного на стойках белья и заигравшихся допоздна детей. Уже начинали стрекотать сверчки.

— Обожаю эти звуки, — сказала Стася. — В городе — такие музыканты…

— Угум.

— Динь… Я не понимаю, почему мне с тобой так неправдоподобно легко.

— Легко с теми, с кем ты можешь быть самим собой, — сказал Динь.

— Похоже, что с тобой многим легко. А в чём секрет?

— Секрет? Хмм... Ну ладно. Тебе я, пожалуй, расскажу. Началось с того, что мне нравятся девчонки. Очень. Все. Но это всегда невзаимно — понимаешь, почему так, или нет?

— Одни избегают, другие вешаются на шею и требуют в собственность, — без раздумий ответила Стася.

— Во-от! Да! Да! Но я продолжал искать способ добиться своего, пока не нашёл. Я задумался вот о чём: общая паника рождается от паники одного труса, воодушевление войска распространяется от могучего военачальника. Это значит, что когда люди общаются, их настроения переплетаются, будто бы вступают в мгновенный невидимый поединок, и побеждает тот, кто сильнее. Словом, я решил учиться это использовать. Мне надо было прогонять тревогу боящихся девочек и излишнюю игривость прилипчивых. Для этого я научился хранить полное внутреннее спокойствие и обнаружил, что оно сильнее и заразительнее любых волнений. Чувства — это волны. Спокойствие и равновесие — это утёс. Волны могут быть громадными, но всегда откатываются. Это такая штука, которую надо просто знать. Так что теперь я сам решаю, что будет чувствовать девушка рядом со мной.

— Ого. Можешь влюбить в себя кого угодно, так, что ли?

— Чур меня! Ты чем слушаешь? Если я вздумаю генерировать волны, они меня первого и утащат. Я сказал, что могу утихомиривать девчонок и потому подолгу с ними общаться. Я им мирно приятен, и это приятно мне. Никаких волн, весёлая рябь по тёплому изумрудному озеру.

— Волны и утёс, хм... Динь, слушай, а ведь той же самой силой, наверное, святые люди стихиями повелевают. И если поставить такую задачу, можно в себе постепенно такую силу равновесия развить…

— Можно, наверное, — кивнул он. — Но лично я как-то равнодушен к стихиям и в повелители не рвусь. Мне бы лучше на клавиши давить и железки в компе паять. Подолгу.

— Здорово, когда у человека есть увлечение, — согласилась Стася. — И всё же ты гораздо уникальней. Знаешь, теоретически мне должно быть обидно, что я всего лишь одна из десятков тех самых девчонок, но...

— Да что за дела? — возмущённо перебил он. — Когда я тебе такое говорил? Не переноси на себя то, что я говорю о других! Ты одна на миллион, а не одна из десятков.

— Динь, — она остановилась. — Как я должна понимать тебя? Если это признание в любви, то почему так походя? Если это что-то другое, то что?

— Это признание в дружбе! Я же ещё в автобусе сказал! Ты что, такую важную вещь прослушала?!

— Хмм... И чего ты от меня хочешь как друг?

— Приходить к тебе в гости каждый день! Можно?

— Приходи, — сдалась она.

— Ваа! Счастье мне!.. — он в торжественном рукопожатии потряс её ладонь и забыл отпустить.

«Тактильный маньяк», — подумала Стася, но озвучивать мысли не стала. Возможность встретить парня, с которым хорошо и который ластится к тебе только как щенок или ребёнок... это же сокровище!

С этого дня так и повелось: с утра — роспись по стенам, вечером — Динь. То он водил её куда-нибудь, то с невинным видом притаскивал сумку с продуктами и капроновой коробочкой. В коробочке он потом уносил с собой то, что не мог съесть.

— Твоё постоянство так безупречно, — сказала однажды Стася.

— Ещё бы! Конечно, если бы у меня была перспектива так питаться до самой смерти, я бы мог позволить себе выходные, но тут, видишь ли, надо успевать, пока кормят. Сказать тебе прямо, я всегда думал, что слово «вкусно» означает нечто не подгоревшее, не пересолёное и не переперчёное. Но судьба решила объяснить мне, что я заблуждался… У тебя финансовые проблемы, а у меня гастрономические, это же прелесть какое совпадение! А? Нет? Или ты к тому, что я тебе надоел? Да ты только скажи, чего бы тебе хотелось...

— Понять, чем я отличаюсь от миллиона других.

— Странный вопрос... Вот помнишь, ты сразу определила два главных недостатка девушек, один из которых непременно наличествует: первый — вешаются на шею и требуют в собственность, второй — избегают....

— Это были два главных недостатка юношей, — засмеялась Стася.

— И что тебе ещё непонятно? — засмеялся и он. — Кстати, насчёт меня, что было бы хуже: если я пристану или если я исчезну?

— Одинаково, — ответила она.

— Вот видишь, — кивнул он. — И для меня так. Хотя нет. Лишиться таких ужинов всё же страшней... Нет, ну как так — одинаково?! Я же теперь чувствую себя отвергнутым! Не могла чуток приврать, чтоб я почувствовал свою ценность?!

Отшутившись, он добавил:

— А если серьёзно, Стась, достоинства и недостатки людей можно анализировать годами, но когда речь о симпатиях, причина здесь всегда одна, точнее, две связанных. Люди притягиваются по созвучиям и по дополнениям противоположностями. Даже когда мы просто хотим похвалить человека, мы в первую очередь заметим в нём то, что сознательно ценим в себе, и то, чего нам в себе активно недостаёт.

— Динь. А у тебя нет версий, что именно меня связывает с Робингудом?

— Но ты же сама давно всё озвучила. Он — деятель. Буйный и самобытный. Таких мало, поэтому их созвучие всегда сильное. А вот системы жизненных ценностей у вас разные. Если бы вы действовали в одной сфере, этот человек стал бы твоим верным соперником. Врагом, уничтожив которого на поле боя, победитель чувствует себя осиротевшим.

— Соперником? — усмехнулась Стася. — Я ему не соперник. Мне за его буйностью никогда не угнаться. Это правда, что при каждом взгляде на него мне остро хочется податься в образование, стать директором и создать противоположную школу. Где будут учиться преуспевать в любви к ближнему, а не в медальках и почестях. Но при этом я понимаю, что не потяну. Не потому, что сил не хватит, а потому, что строить из протеста — это не соперничество, это уже подражательство и завистничество. А оно всегда заведомо проигрышно.

— Ух как глубоко копаешь. Так я, выходит, не ошибся?

— Когда ты всё это произнёс вслух, я поняла, что давно это знаю. Я — завистник. Ужасно...

— Стоп-стоп-стоп. Давай без интеллигентской болезни самообвинений, а? Вот этим он тебя и сильней. Он себя себя даже за серьёзные ошибки винить не станет, не наполеоновское это дело. А ты готова страдать о ерунде. Выкинь ты его вообще из головы! Если будешь сражаться с каждым встречным буйным деятелем, да ещё и его оружием, то никогда не доберёшься до собственного поля деятельности.

— Моё собственное — как я его пока понимаю — любить людей и этим слегка их менять. Динь, у меня не получается любить Робингуда... А он вовсе не первый встречный, у него самого ко мне тоже явно есть добрые чувства!

— Возможно, ты ошибаешься по поводу того, какие именно у него чувства. Вот мне много раз приходилось говорить с девушками об их чувствах. Представь себе, за внешне похожими проявлениями стоят ощущения и мотивы самые разные. Ты ведь и про меня воображаешь, что мои чувства к тебе точно такие же, как твои, а это совершенно не так.

— А в чём отличие? — спросила Стася.

— В корне. Я ищу в мире людей, с которыми будет взаимно комфортно. Ты ищешь людей, с которыми ты можешь обмениваться мировоззрением. Робин тоже ищет что-то своё.

— Но нам с тобой ведь и комфортно, и поговорить есть о чём? Вот и с Робингудом... — и тут она поняла, что закончить фразу у неё не получится. Не было у неё с Робингудом никакого общения. Никогда. Разговоры были, общения не было...

Динь сразу почувствовал, о чём она думает, хихикнул и обнял её. С ним всегда было тепло и уютно, но она не могла не отметить по следам разговора: это ведь тоже — второстепенное созвучие? А если подумать о Рыжем Всаднике... какое созвучие будет с ним? И ещё: любовь и созвучие — это ведь не одно и то же? Опять вопросов больше, чем ответов...

— Не люби ты этого вредного Робингуда, — мурлыкнул Динь. — Люби меня! И меняй сколько влезет, я только за.

Назад в раздел