Четверг, день 3. Мама мыла раму

Юлька снова заявилась ко мне на следующее утро.

— Не посидишь с моим братом, Мишкой, а? Его только надо чем-нибудь покормить и последить, чтоб он не взорвал дом, и всё. Понимаешь, так охота поприсутствовать на монтаже! Там отснятый материал комбинируют в одну передачу. Ну, Кузь, ты ведь посидишь с Мишкой, да?

После вчерашнего мне вообще не хотелось никуда выходить. Но она так просила — что тут сделаешь! С тяжёлыми предчувствиями я пошёл знакомиться с Мишкой. С воспитанием-то я справлюсь, что тут особенного, мальчик маленький и всего один. Но пункт по поводу еды меня тревожил. До повара мне было далеко.

Мишка, лопоухий парнишка в белой олимпийке и шортиках, сиротливо сидел в углу дивана с букварём и выглядел довольно смирно.

— Привет, — улыбнулся я. — Ты уже читать умеешь? Тебе сколько лет?

— Три, и читать я давно умею. А зовут меня Михаил Владимирыч, ты не спросил, а я уже ответил.

— Хвастун, — сказала Юлька. — Буквы он едва выучил, а читать не умеет.

— Нет, умею!

— Ладно, что это за книга?

Мишка нахмурил брови:

— Гы... о... о... лы... Гол! Это про футбол книга, вот!

— Сам ты футбол. Никакой это не гол, а Гоголь.

— А по-твоему, Гоголь никогда в футбол не играл? — нашёлся он.

Но Юлька ушла, оставив нас одних спорить о футболе. Закрывая за ней дверь, я уже строил планы, чему бы такому хорошему научить Мишку: посвятить его в тайны древних цивилизаций, увлечь домашними физическими опытами, блеснуть своими ранними познаниями в астрономии или просто поучить жизни? Я оставлю светлый след в его жизни, и он потом будет вспоминать меня с благодарностью...

— Ты не веришь, да, что я читать умею? Смотри! — Мишка дёргал меня за рукав и тряс раскрытый букварь. — Сейчас прочту. Мама мыла раму! У Маши каша.

— Какая ещё каша? — спросил я, сверху заглянув в книгу. — Тут у тебя совсем другое написано. И даже скорая помощь нарисована.

— Правда другое? — удивился Мишка. — А я думал, тут везде пишут, что мама мыла раму, — вдруг он заулыбался:

— Ты и сам не знаешь, что тут написано, потому что кверх ногами смотришь, — захлопнул книгу, оставил её на диване и куда-то побежал:

— Я рисовать лучше буду!

Ну что ж, рисовать — дело хорошее...

За этим занятием Мишка неимоверно вымазался.

— А это кто? Бармалей? — пытался угадать я, следя за его лохматой кисточкой.

— Это я в старости, — пыхтя, пояснил он. Потом взялся за другой рисунок: две коричневые кляксы с черными лучами — ага, это глаза, а вот этот пучок сена, наверное, волосы...

— Ах, какая красавица! — похвалил я.

— Какая ещё красавица?! — возмутился он. — Это же Юля!

Когда рисование ему надоело, он безропотно дал себя умыть и, глядя на струйку воды, заявил:

— Щас я буду фотографии проявлять.

— Фотографии? — испугался я.

Мишка быстро набрал в таз воды и покидал туда все свои рисунки. И закричал:

— Скорее выключи лампочку! А то засветим!

Проявленные рисунки, отливающие всеми цветами радуги, он прилепил на стену. По кафелю потекли пестрые ручейки.

— Долго сохнут, когда без глянцевателя, — вздохнул он с видом знатока. — Эврика! Мы их маминым феном обдуем!

Насилу я отговорил его не трогать ни фена, ни вентилятора. Он надулся и пробурчал:

— Ты меня тиранишь, а я тебя слушаться не буду. Начну тебя низводить и курощать, как будто ты Фрекен Бок... Пироги таскать. Я вообще есть хочу!

— Манную кашу будешь? — спросил я.

— Нет! Хочу пирог из яблок и шоколада.

— Но у меня нет яблок и шоколада.

— Совсем-совсем нет? Ну и жизнь пошла! Ладно уж, вари. Не умирать же мне от истощения.

Счастливый, я побежал на кухню. Манная каша — единственное, чему меня когда-то учила мама.

Каша вышла ничего, съедобная. А вот Мишке она что-то не понравилась. Он ложкой повозил и говорит:

— Ты сюда чего намешал? Отравишь меня ещё, как Ромео Дездемону.

— Ты это брось, — ответил я. — Русские люди всю жизнь кашу из топора ели. Доедай и айда спать. Я тебе сказку буду рассказывать.

Мишка доскрёб кашу, побежал, повалился на диван, натянул на себя покрывало, раскинул руки и застонал, как ворона в мульт­фильме:

— Отравили!

Потом открыл один глаз и потребовал:

— Сказку, пожалуйста.

— Так, — начал я.

— Чего ТАК? — спросил он. — Так, сяк. Сказок не слышал? Жил-был...

— Жила-была принцесса, звали её Юлия, — придумал я.

— Она и сейчас живёт, что ей сделается, — перебил Мишка. — Смотрит с Ильёй видики и ещё монтажом это называет.

— И был у неё дикий кабан Валенки, — брякнул я.

— Ага, и перегрыз всех принцев в округе, — обрадовался Потапенко.

— Почему — всех, — возразил я, чувствуя, что сказка поехала куда-то не туда. — Валенки не тронул доблестного рыцаря Корнелия. И пришёл этот рыцарь просить её руки.

— Тоже мне рыцарь, — фыркнул он. — Этого рыцаря занизводил и закурощал её паж Михей, потому что был Корнелий старый и лысый.

— И осталась принцесса в одиночестве, — подытожил я.

— Не, — это Мишке не понравилось. — Валенки не тронул принца из тридесятого королевства, которого звали Кузимиром.

— Каким ещё Кузимиром? — насторожился я.

— Откуда я знаю. Ты же сказку рассказываешь, я только слушаю, — он невинно улыбнулся.

— Ладно, — согласился я. — Но свататься к ней Кузимир не стал.

— Какое нахальство! — отбрасывая покрывало, гневно воскликнул Мишка. — Его для чего в живых-то оставили? Выделывается ещё. Что ему, принцесса не нравится, что ли?

— Нравится, нравится, — сдался я, упаковывая его снова. — Поженились они и жили долго и счастливо, и умерли в один день.

— Не сказка, а сводка новостей в семь строчек, — недовольно заявил Мишка. — Они в загробном мире встретились?

— Этого я не знаю, — я пожал плечами. — Лучше спи.

— Уснёшь тут, — ответил он. — Я теперь знаю, почему в букваре скорая была нарисована. Пока мама мыла раму, Маша съела кашу, которую ты стряпал, вот её в больницу и увезли, — он залез с головой под покрывало и захихикал. — А мама мыла, мыла раму да и вывалилась! Упала в стог сена, а в нём жила мышка. Мышка выскочила, глаза выпучила, а мама как взлетит! Её сачком поймали — и тоже в скорую помощь: летать людям не положено!

— Очень смешно, — ответил я и отправился отскребать картинки в ванной. Вскоре вернулась Юлька.

В этот день я понял, что в детском саду не стану работать ни за какие коврижки. Потому что через неделю такой работы меня понесут оттуда с песней и в белых тапочках.

Я так устал, как будто занимался тяжким трудом! И самое стыдное, что я ведь так и не сумел сделать ничего воспитательного. Даже наоборот. Взять хоть того кабана, который всех перегрыз — ничего себе шуточки. Для Мишки это была смешная игра в нелепости, которые в твоей беззаботной детской жизни не случались, а потому, кажется, их и вообще быть не может. Но я-то чувствовал, что это всё-таки плохие шутки. А как это объяснить маленькому ребёнку?! Я и сам себе толком не объясню... Я сам такой же, вот, только что пошутил про белые тапочки и не заметил. Получается, я чувствую, что хорошо и что плохо, когда вожусь с ребёнком, а сам за собой того же самого не замечаю? Да уж, попробуй воспитай кого-нибудь, когда себя самого и то не воспитал.

И тут я вспомнил взрослых журналистов, которые не остановили «Хулиганские новости». Может, у них было то же самое? Умом понимали, что это глупость, а характером ещё сами не доросли. Может быть, даже боялись выглядеть занудами и потерять среди подростков авторитет? Да только во имя чего он нужен, такой авторитет!..

Я решил себя воспитывать, но не знал, с чего начать, пошёл и купил книжку.

Назад в раздел