Духовные пути в русской поэзии серебряного века

Русская поэзия серебряного века началась с поэзии русского символизма. Высокая духовная цель, ради достижения которой появилась поэзия русского символизма, сначала была скрыта. К осознанию этой цели подошли только наиболее соответствовавшие ей поэты, такие, как Александр Блок и Вячеслав Иванов. Некоторые поэты вовлеклись в движение к этой цели стихийно, неосознанно, а потом отпали. Они были просто захвачены силой потока, рядом с которым оказались, и двигались в русле этого потока, пока он не иссяк. Некоторые использовали поэзию русского символизма для достижения своих личных целей, не связанных с поэзией – обретения внешнего успеха, личного лидерства. Для них духовная цель русского символизма осталась закрытой даже тогда, когда Вячеслав Иванов изложил её достаточно ясно.

Главной целью поэзии русского символизма было выражение духовного мира и его связи с миром земным. Само понятие символа означало связь, соответствие между земными явлениями и явлениями духовного мира. Поэты, не понимавшие этой цели, просто играли символами, изобретая их как угодно по своему вкусу. И они могли этим успешно заниматься, пока существовало продвижение к духовной цели, создаваемое другими поэтами и оправдывавшее русский символизм в поэзии как явление.

Русский символизм в поэзии начался в девяностые годы девятнадцатого века как новая волна поэзии. Произошло это после периода упадка, когда считалось, что искусство должно служить положительной общественной цели, а его красота и гармония сами по себе не имеют значения. Русские поэты-символисты возродили понимание ценности красоты и гармонии искусства. Они открыли новые формы и приёмы в поэзии. Но главное, они наполнили свою поэзию высоким духовным смыслом, выражением реального соприкосновения с высшим, духовным миром.

В русском символизме, в том числе благодаря философии русского поэта и философа Владимира Соловьёва, утвердилось понимание существования двух миров: земного – несовершенного, и духовного – совершенного и вечного. Вот одно из стихотворений Владимира Соловьёва, выражающих это мировоззрение:

Милый друг, иль ты не видишь,

Что всё видимое нами –

Только отблеск, только тени

От незримого очами?

Милый друг, иль ты не слышишь,

Что житейский шум трескучий –

Только отклик искажённый

Торжествующих созвучий?

Милый друг, иль ты не чуешь,

Что одно на целом свете –

Только то, что сердце к сердцу

Говорит в немом привете?

Вслед за Владимиром Соловьёвым у поэтов-символистов второй волны – Вячеслава Иванова, Александра Блока, Андрея Белого – утвердилось понимание поэта как тайновидца, теурга, выражающего духовную реальность в своём искусстве и духовно преображающего земной мир своей поэзией. Само понятие символа означало невидимую духовную связь, соответствие между изображаемым явлением земного мира и явлением духовного мира. В стихотворении Вячеслава Иванова «Альпийский рог» это показано явно и ярко:

Средь гор глухих я встретил пастуха,

Трубившего в альпийский длинный рог.

Приятно песнь его лилась; но, зычный,

Был лишь орудьем рог, дабы в горах

Пленительное эхо пробуждать.

И всякий раз, когда пережидал

Его пастух, извлекши мало звуков,

Оно носилось меж теснин таким

Неизреченно-сладостным созвучьем,

Что мнилося: незримый духов хор,

На неземных орудьях, переводит

Наречием небес язык земли.

И думал я: «О гений! Как сей рог,

Петь песнь земли ты должен, чтоб в сердцах

Будить иную песнь. Блажен, кто слышит».

А из-за гор звучал ответный глас:

«Природа – символ, как сей рог. Она

Звучит для отзвука. И отзвук – Бог.

Блажен, кто слышит песнь, и слышит отзвук».

Однако, возникнув стихийно, русский символизм в поэзии не имел ясного, осознанного пути развития. Поэты-символисты стремились сохранять достигнутое ими состояние видения духовной реальности, соприкосновения с ней. Они путешествовали по этой реальности, радовались своей причастности к ней, но не стремились восходить выше. И поэтому, когда доступный им духовный уровень был познан, выражен и исчерпан ими, русский символизм в поэзии иссяк.

Произошло это ещё и потому, что у ряда поэтов-символистов после первых достижений произошло увлечение гармонией поэзии самой по себе, что заслонило от них духовные цели. Александр Блок в статье «О современном состоянии русского символизма» писал: «Произошло вот что: были «пророками», пожелали стать «поэтами». На строгом языке моего учителя Вл. Соловьева это называется так:

Восторг души – расчётливым обманом,

И речью рабскою – живой язык Богов,

Святыню муз шумящим балаганом

Он заменил и обманул глупцов.

Когда же сам, разбит, разочарован,

Он вспомнить захотел святую красоту,

Язык кощунственный, к земной пыли прикован,

Напрасно призывал нетленную мечту.

Тоскующей любви пленительные звуки

Вложить в скорбящий стих напрасно он хотел.

Не поднялись коснеющие руки,

И бледный призрак тихо отлетел».

(В своей статье Александр Блок поместил только первую строфу стихотворения, зная, что оно известно).

Переживание высокой реальности, стоящей за земными явлениями, без восхождения на более высокие уровни развития рано или поздно исчерпывает доступный человеку или объединению людей уровень этой реальности. Лишь постоянное восхождение к более высоким вершинам нравственного, духовного, культурного плана открывает всё новые уровни высокой реальности, которые потом могут быть выражены в искусстве.*

____________________________________________________

* Для того чтобы поэзия русского символизма не закончилась, её создатели должны были выйти на более высокий уровень развития, дающий новые возможности. Развитие всех явлений идёт циклически. Один цикл развития может быть отображён движением по окружности. Если за время цикла явление, набирая опыт и силы, выходит на следующий, более высокий уровень развития, то движение в пределах цикла отображается не окружностью, а витком восходящей спирали – ведь присутствует движение не только по окружности, но и вверх. Если же за время цикла более высокий уровень не достигнут, то окружность замыкается. И так как все имевшиеся возможности развития в течение цикла были исчерпаны, то далее движение переходит в нисходящую спираль, и явление теряет былой потенциал. Значит, для успешного развития явления оно с каждым циклом должно восходить на всё более высокий уровень развития. Поэтому для успешного продолжения поэзии русского символизма создававшие его поэты должны были прийти к постоянному духовному восхождению.

Однако поэты-символисты эту задачу не увидели. В основном русские поэты серебряного века либо не ставили задачу выражения духовного восхождения в поэзии, либо, ставя эту задачу, не смогли сами идти всю жизнь по пути духовного восхождения.

____________________________________________________

Сами поэты-символисты чувствовали, что нужно совершить большую внутреннюю работу, чтобы продолжить начатый духовный путь. В статье «Заветы символизма» Вячеслав Иванов писал: «Символизм обязывает. Старые чеканы школы истёрлись. Новое не может быть куплено никакою другою ценой, кроме внутреннего подвига личности». Но какой это должен быть подвиг, русские поэты-символисты не знали. Да и время для развития было упущено.

В статье «Заветы символизма» Вячеслав Иванов предсказывает, что утрата поэтами духовной высоты повлечёт за собой увлечение преимущественно шлифованием формы стиха. Он говорит: «Этот процесс обескрыления закономерно приводит остепенившихся романтиков к натурализму, который, пока он ещё в границах романтизма, обычно окрашивается бытоописательным юмором, а в области собственно «поэзии» – к изяществам шлифовального и ювелирного мастерства, с любовью возводящего «в перл создания» всё, что ни есть «красивого» в этом, по всей вероятности, литературнейшем из миров. Названное ремесло обещает у нас приятный расцвет; и столь живое в эти дни изучение поэтического канона, несомненно, послужит ему на пользу».

На смену символизму в русской поэзии пришли футуризм и акмеизм. Футуризм, одним из ярких представителей которого является Владимир Маяковский, не ставил задач выражения ни духовной реальности, ни земной гармонии. Футуристы исследовали звучащую материю языка, ища новых неожиданных сочетаний слов и внешнепоэтических приёмов для построения новой поэтической гармонии.

Акмеизм, оставляя без рассмотрения мир духовный, ставил своей задачей выражение гармонии земли и земного творчества человека. Поэт-акмеист Осип Мандельштам писал в статье «Утро акмеизма»: «Как убедительна музыка Баха! Какая мощь доказательства! Доказывать и доказывать без конца: принимать в искусстве что-нибудь на веру недостойно художника, легко и скучно… Мы не летаем, мы поднимаемся только на те башни, которые сами можем построить». Так и был бы акмеизм всецело выразителем гармонии земной жизни человека, если бы не его создатель и идейный вождь Николай Гумилёв, обладавший устремлением к жизненному подвигу и личному духовному восхождению.

Можно видеть, как поэзия Гумилёва выходит за границы объявленной им самим программы акмеизма. В программной статье «Наследие символизма и акмеизм» Николай Гумилёв писал: «В кругах, близких к акмеизму, чаще всего произносятся имена Шекспира, Рабле, Виллона и Теофиля Готье. Подбор этих имён не произволен. Каждое из них – краеугольный камень для здания акмеизма, высокое напряжение той или иной его стихии. Шекспир показал нам внутренний мир человека, Рабле – тело и его радости, мудрую физиологичность, Виллон поведал нам о жизни, нимало не сомневающейся в самой себе, хотя знающей всё – и Бога, и порок, и смерть, и бессмертие, Теофиль Готье для этой жизни нашёл в искусстве достойные одежды безупречных форм. Соединить в себе эти четыре момента – вот та мечта, которая объединяет сейчас между собою людей, так смело назвавших себя акмеистами».

Объявленная программа акмеизма, может быть, и верная для других его участников, не соответствует высоте устремлений самого Николая Гумилёва. Так, Шекспир, всецело сосредоточенный на выражении внутреннего мира обычного человека с его земными устремлениями, не мог показать внутренний мир человека, совершающего духовное восхождение, стремящегося утвердить духовное на земле. У Гумилёва же устремление к духовному пути, к утверждению духовного мира на земле прослеживается на протяжении всей жизни. Так, в его ранней поэзии находим такое стихотворение:

Иногда я бываю печален,

Я, забытый, покинутый бог,

Созидающий в груде развалин

Старых храмов – грядущий чертог.

Трудно храмы воздвигнуть из пепла,

И бескровные шепчут уста:

Не навек ли сгорела, ослепла

Вековая, Святая Мечта.

И тогда надо мною неясно,

Где-то там, в высоте голубой,

Чей-то голос порывисто-страстный

Говорит о борьбе мировой.

«Брат усталый и бледный, трудися!

Принеси себя в жертву земле,

Если хочешь, чтоб горные выси

Загорелись в предутренней мгле.

Если хочешь ты яркие дали

Развернуть пред больными людьми,

Дни безмолвной и жгучей печали

В своё мощное сердце возьми.

Жертвой будь голубой, предрассветной…

В тёмных безднах беззвучно сгори…

…И ты будешь Звездою Обетной,

Возвещающей близость зари».

И в поздней поэзии Гумилёва в стихотворении «Память» обнаруживаем:

...Я – угрюмый и упрямый зодчий

Храма, восстающего во мгле,

Я возревновал о славе Отчей,

Как на небесах, и на земле.

Сердце будет пламенем палимо

Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,

Стены Нового Иерусалима

На полях моей родной страны...

Вторая составляющая акмеизма – «мудрая физиологичность» Рабле – также оказывается мала для Николая Гумилёва. Он стремится сквозь земные формы увидеть внутреннюю, духовную реальность явлений. Об этом его стихотворение «Природа»:

Так вот и вся она, природа,

Которой дух не признаёт,

Вот луг, где сладкий запах мёда

Смешался с запахом болот;

Да ветра дикая заплачка,

Да отдалённый вой волков;

Да над сосной курчавой скачка

Каких-то пегих облаков.

Я вижу тени и обличья,

Я вижу, гневом обуян,

Лишь скудное многоразличье

Творцом просыпанных семян.

Земля, к чему шутить со мною:

Одежды нищенские сбрось

И стань, как ты и есть, звездою,

Огнём пронизанной насквозь!

А в стихотворении «Шестое чувство» Николай Гумилёв выражает стремление выйти за пределы обычной земной чувственности:

...Так век за веком – скоро ли, Господь? –

Под скальпелем природы и искусства

Кричит наш дух, изнемогает плоть,

Рождая орган для шестого чувства.

Выраженное Виллоном мужество земной жизни, не сомневающейся в самой себе и добывающей земные сокровища, также далеко от мужества человека, совершающего духовный путь и утверждающего духовные ценности на земле. Недоступной для поэзии Виллона духовной вершиной является стихотворение Николая Гумилёва «Солнце духа»:

Как могли мы прежде жить в покое

И не ждать ни радостей, ни бед,

Не мечтать об огнезарном бое,

О рокочущей трубе побед.

Как могли мы… но ещё не поздно,

Солнце духа наклонилось к нам,

Солнце духа благостно и грозно

Разлилось по нашим небесам.

Расцветает дух, как роза мая,

Как огонь, он разрывает тьму,

Тело, ничего не понимая

Слепо повинуется ему.

В дикой прелести степных раздолий,

В тихом таинстве лесной глуши

Ничего нет трудного для воли

И мучительного для души.

Чувствую, что скоро осень будет,

Солнечные кончатся труды,

И от древа жизни снимут люди

Золотые, зрелые плоды.

И, наконец, «безупречная форма стиха Теофиля Готье» не является для Николая Гумилёва самоцелью. Она служит ему для точного и прочного выстраивания ступеней его духовного восхождения.

Сам Николай Гумилёв и его жизненный путь, отражённый в его поэзии, были выше высказанных им задач акмеизма, которые он пытался реализовать среди молодых поэтов своего круга, уча их прежде всего безупречной форме стиха.

Это бывает нередко, что человек, обладающий большим духовным потенциалом и делающий какое-то определённое дело, бывает при этом ещё и увлечён какой-то интеллектуальной идеей. Благодаря своему духовному потенциалу этот человек приходит к успеху в своём деле. Но сам он приписывает свой успех действию в направлении интеллектуальной идеи, которой он увлечён, а не своему духовному потенциалу. Думая так, он начинает агитировать и других людей действовать в направлении идеи, которой он увлечён. Но если другие люди поверят ему и последуют его призыву, то они не достигнут того успеха, к которому этот человек пришёл благодаря своему духовному потенциалу. Сам же он не замечает, что на деле нередко отступает от избранной идеи, когда дух влечёт его в другом направлении.

Если бы Гумилёв понял, что его правда не в акмеизме, а в духовном пути, то он, вероятно, смог бы уже сознательно создавать поэзию духовного пути. Но здесь мы входим в область предположений, а не реальных фактов.

Конечно, Гумилёв не был всецело сосредоточен на выражении духовного пути. Устремление к земным странствиям, земной любви, увлечение восточной экзотикой – всё это находило выражение в его поэзии в гораздо большем объёме, чем духовное восхождение. Но обращение Николая Гумилёва к духовному пути на протяжении всей жизни говорит о неслучайности этой темы в его поэзии.

После завершения поэзии русского символизма Николай Гумилёв продолжил воплощать цель, которую ставили символисты – отражение в поэзии духовной реальности и духовного пути. Он мог это делать, поскольку в отличие от символистов не утратил этот путь в жизни.

А путь этот требовал перехода к следующему периоду развития, который символисты не поняли и не смогли воплотить. До этого символисты познавали и выражали в поэзии соприкосновение с духовным миром, напрямую связанным с земной реальностью и стоящим над ней. Далее требовалось преобразить и себя, и окружающую земную реальность в соответствии с воспринятым духовным смыслом и гармонией. Поэтому не случайно обращение акмеистов к выражению в поэзии гармонии земной жизни и земного пути поэта. Они, как могли, следовали в направлении следующего периода развития.

Таким образом, получается чередование периодов развития поэзии, отражающей духовное. Первый период – соприкосновение с реальностью духовного мира, выражение духовных явлений и их связи с земными явлениями. Второй период – утверждение осознанного уровня духовной реальности в себе и в земных явлениях, наполнение и преображение земного мира и земного пути поэта осознанным духовным смыслом и гармонией.

Вслед за вторым периодом, если не утрачено устремление к познанию более высокого уровня духовной реальности, наступает третий период – соприкосновение с духовной реальностью более высокого уровня, чем во время первого периода. А за третьим периодом следует четвёртый – преображение поэта и окружающего земного мира духовным смыслом и гармонией, осознанными во время третьего периода. И так далее.

Таким образом, период соприкосновения с духовной реальностью существует не ради себя самого, а для последующего преображения поэта и окружающего земного мира духовным смыслом и гармонией, воспринятыми во время него.

Возможно, однако, что чередование периодов происходит из-за того, что во время периода, когда происходит восприятие духовного смысла и гармонии, поэты не совершают работу по продвижению себя и окружающей земной действительности на более высокий уровень развития. И поэтому возникает следующий период, направленный на выражение земной гармонии и земного пути поэта. Правда, при этом многие поэты теряют духовный смысл и переходят преимущественно к работе над шлифованием формы стиха, о чём и писал Вячеслав Иванов в своей статье «Заветы символизма». А после периода выражения земной гармонии и земных путей поэта, во время которого утрачивается устремление к духовному смыслу и гармонии, снова возникает период соприкосновения с духовным и его выражения в поэзии.

Если же совместить восприятие духовного смысла и гармонии с работой по продвижению себя и окружающей земной действительности на более высокий уровень развития, то отпадёт нужда в чередовании периодов, в каждом из которых не выполняется половина необходимой работы. А будет одно непрерывное действие, включающее в себя обе необходимые половины.

Николай Гумилёв потому и смог после завершения поэзии русского символизма продолжить выражать духовное в поэзии, что в своей жизни совместил устремление к духовному смыслу и гармонии с устремлением к выражению земной гармонии, одновременно выстраивая духовный и земной путь поэта.

Земные дела помогали Николаю Гумилёву познавать и совершенствовать себя, а также нарабатывать навыки выражения земной гармонии в поэзии. Среди его земных дел можно назвать: три экспедиции в Африку, последняя от музея этнографии в Петербурге; участие в военных действиях во время второй мировой войны, где за личную храбрость он был награждён двумя Георгиевскими крестами и орденом Святого Владимира с бантом; организацию цеха поэтов; преподавание поэзии в институте живого слова и ряде других мест после революции.

И ещё один поэт серебряного века продолжил отражать в поэзии духовную реальность после завершения поэзии русского символизма. Это был Максимилиан Волошин. Максимилиан Волошин, кроме устремления к постижению духовного смысла и восприятию духовной гармонии, обладал ещё и устремлением к выражению земной гармонии и преображению действительности вокруг себя в соответствии с осознанным духовным смыслом.

Устремление к духовному проходит сквозь всю жизнь Волошина и воплощается в его поэзии. Вот одно из его стихотворений:

Тесен мой мир. Он замкнулся в кольцо.

Вечность лишь изредка блещет зарницами.

Время порывисто дует в лицо.

Годы несутся огромными птицами.

Клочья тумана... вблизи... вдалеке...

Быстро текут очертанья.

Лампу психеи несу я в руке –

Синее пламя познанья.

В безднах скрывается новое дно.

Формы и мысли смесились.

Все мы уж умерли где-то давно...

Все мы ещё не родились.

За два года до революции Волошин пишет стихотворение-прозрение «Пролог»:

Ты держишь мир в простёртой длани,

И ныне сроки истекли...

В начальный год великой брани

Я был восхищен от земли.

И на замок небесных сводов

Поставлен, слышал, смуты полн,

Растущий вопль земных народов,

Подобный рёву многих волн.

И с высоты недостижимой

Низвергся Вестник, оку зримый,

Как вихрь сверлящей синевы,

Огнём и сумраком повитый,

Шестикрылатый и покрытый

Очами с ног до головы.

И сводом потрясая звёздным,

На землю бросил он ключи,

Земным приказывая безднам

Извергнуть тучи саранчи,

Чтоб мир пасти жезлом железным.

А на вратах земных пещер

Он написал огнём и серой:

«Любовь воздай за меру мерой,

А злом за зло воздай без мер».

И, став как млечный вихрь в эфире,

Мне указал весы:

«Смотри,

В той чаше – мир; в сей чаше – гири:

Всё прорастающее в мире

Давно завершено внутри».

Так был мне внешний мир показан

И кладезь внутренний разъят

И, знаньем звёздной тайны связан,

Я ввержен был обратно в ад.

Один среди враждебных ратей –

Не их, не ваш, не свой, ничей –

Я – голос внутренних ключей,

Я – семя будущих зачатий.

Наряду с постоянным устремлением к духовному Волошин работал и над выражением земной гармонии в искусстве. Так, он был не только поэтом, но и художником, постоянно и очень реалистично изображавшим гармонию пейзажей Коктебеля и его окрестностей.

В воспоминаниях Эмилия Миндлина о Волошине находим такой эпизод: «Какая-то геологическая партия работала в районе Коктебеля. Геологи познакомились с Волошиным и стали бывать у него. Увидев его коктебельские пейзажи, писанные его кистью поэмы камней, скал, излогов, размывов почвы, геологи радостно переглянулись. Они нашли, что условный акварельный пейзаж Волошина даёт более точное и правдивое представление о характере геологического строения района, нежели фотография! Они заказали ему целую серию акварелей. Ни одна из них не являлась изображением какого-либо определённого уголка. Но каждая с необычайной поэтической точностью передавала общий характер пейзажа – даже строения почвы! Это был какой-то доведённый до предельной поэтической выразительности условно-обобщённый пейзаж. Волошин с гордостью говорил о заказе геологов. В их научном интересе к его акварелям он видел подтверждение давнишней своей веры в искусство как в самую точную и верную меру вещей».

И многие стихотворения Волошина являются пейзажами в форме поэзии. Приведём два из них.

* * *

Звучит в горах, весну встречая,

Ручьёв прерывистая речь;

По сланцам стебли молочая

Встают рядами бледных свеч.

А на полянах влажно-мшистых

Средь сгнивших за зиму листов –

Глухие заросли безлистых

Лилово-дымчатых кустов.

И ветви тянутся к просторам,

Молясь Введению Весны,

Как семисвечник, на котором

Огни ещё не зажжены.

* * *

Над синевой зубчатых чащ,

Над буро-глинистыми лбами

Июньских ливней тёмный плащ

Клубится дымными столбами.

Весёлым дождевым вином,

Водами, мутными, как сусло.

И пенно-илистым руном

Вскипают жаждущие русла.

Под быстрым градом звонких льдин

Стучат на крышах черепицы,

И ветки сизые маслин

В испуге бьют крылом, как птицы.

Дождь, вихрь и град – сечёт, бьёт, льёт

И треплет космы винограда,

И рвётся под бичами вод

Кричащая Гамадриада...

И пресных вод в песке морском

Встал дыбом вал, ярясь и споря,

И жёлтым ширится пятном

В прозрачной прозелени моря.

И с духовным смыслом Максимилиан Волошин встречается не только во время ухода от земной реальности в постижение духовного, как поэты-символисты, но и на земле, которую он любит.

Быть чёрною землёй. Раскрыв покорно грудь

Ослепнуть в пламени сверкающего ока,

И чувствовать, как плуг, вонзившийся глубоко

В живую плоть, ведёт священный путь.

Под серым бременем небесного покрова

Пить всеми ранами потоки тёмных вод.

Быть вспаханной землёй... И долго ждать, что вот

В меня сойдёт, во мне распнётся Слово.

Быть Матерью-Землёй. Внимать, как ночью рожь

Шуршит про таинства возврата и возмездья,

И видеть над собой алмазных рун чертёж:

По небу чёрному плывущие созвездья...

Любовь Максимилиана Волошина к земле и её гармонии воплощается в годы революции и гражданской войны в ряде стихотворений, выражающих его готовность разделить судьбу своего народа и страны, послужить им духовно. Вот одно из этих стихотворений:

Готовность

Я не сам ли выбрал час рожденья,

Век и царство, область и народ,

Чтоб пройти сквозь муки и крещенье

Совести, огня и вод?

Апокалиптическому зверю

Вверженный в зияющую пасть,

Павший глубже, чем возможно пасть,

В скрежете и в смраде – верю!

Верю в правоту верховных сил,

Расковавших древние стихии,

И из недр обугленной России

Говорю: «Ты прав, что так судил!

Надо до алмазного закала

Прокалить всю толщу бытия,

Если ж дров в плавильной печи мало,

Господи! вот плоть моя»!

Волошин выражает в своих стихах духовный смысл, который он видит в событиях революции и гражданской войны, и свою позицию: не воевать ни на чьей стороне, быть созидателем. Так, стихотворение «Гражданская война» заканчивается строками:

…А я стою один меж них

В ревущем пламени и дыме

И всеми силами своими

Молюсь за тех и за других.

А его стихотворение «Поэту» заканчивается такими строками:

…В дни, когда Справедливость ослепшая меч обнажает,

В дни, когда спазмы любви выворачивают народы,

В дни, когда пулемёт вещает о сущности братства,

Верь в человека. Толпы не уважай и не бойся.

В каждом разбойнике чти распятого в безднах Бога.

В такой позиции выражена сознательная духовная работа Максимилиана Волошина по преображению действительности вокруг себя в соответствии с осознанным духовным смыслом. Выражение этой же духовной работы находим и в стихотворении «Потомкам»:

…Разверзлись хляби душ и недра жизни,

И нас слизнул ночной водоворот.

Стал человек один другому – дьявол,

Кровь – спайкой душ, борьба за жизнь – законом

И долгом – месть.

Но мы не покорились:

Ослушники законов естества –

В себе самих укрыли наше солнце,

На дне темниц мы выносили силу

Неодолимую любви, и в пытках

Мы выучились верить и молиться

За палачей. Мы поняли, что каждый

Есть пленный ангел в дьявольской личине,

В огне застенков выплавили радость

О преосуществленьи человека,

И никогда не грезили прекрасней

И пламенней его последних судеб.

Далёкие потомки наши, знайте,

Что если вы живёте во вселенной,

Где каждая частица вещества

С другого слита жертвенной любовью

И человечеством преодолён

Закон необходимости и смерти, –

То в этом мире есть и наша доля.

Сознательная духовная работа Максимилиана Волошина проявлялась и в его общении с творческими людьми, подолгу жившими в его доме в Коктебеле. В каждом творческом человеке Волошин старался поддержать то ценное, что в этом человеке было, помогая раскрыть это ценное. Он ничего не навязывал, а создавал атмосферу свободного творческого проявления и, когда было нужно, сообщал нечто, что могло помочь данному человеку что-то понять или чем-то овладеть на пути к творческой цели. Он выстраивал гармонию вокруг себя в соответствии с осознанным духовным смыслом, и этот настрой передавался другим людям в той мере, в которой они могли его воспринять.

На примере путей Николая Гумилёва и Максимилиана Волошина можно видеть, что одновременное выстраивание духовного и земного пути поэта, направление духовной гармонии на преображение себя и окружающей земной жизни даёт гармоничное развитие пути, на котором поэт соприкасается с духовным и выражает его в поэзии.

(с) Опубликовано:  Грачёв А.П. О духовном пути в русской поэзии серебряного века. - Новосибирск, 2011. - 20 с.