Глава 11. Мир людей

Предыдущая глава: Глава 10. Алька Следующая глава: Послесловие, написанное годы спустя

Дорога домой вела через парк.

Не знаю, отчего было так грустно. Алька мне дорог, но я же сама хотела, чтоб он нашёл себе другую соседку по парте. Потому что, как ни верти, а мы с Алькой такие разные. И ни разу за всю жизнь мы не поговорили всерьёз, хотя школьная молва нас давным-давно уже поженила. Алька уходил правильно — он делал это очень вовремя. Честно говоря, мне уже понемногу становилось с ним, родным, славным, — скучно. Как и с прочими. Алька был особенный: всё, что бы он ни делал, оказывалось мне по душе, но...

Алька, я ищу высоту и глубину, но где они в мире, где?

Виктор...

Неужели мне и с Виктором однажды станет вот так же неотвратимо скучно?

Впервые мне стало не по себе, когда мой волшебный друг Виктор женился. Нет-нет, никаких треугольников! Он женился в шутку. В игрушечном ЗАГСе произнёс игрушечную клятву, надел игрушечной невесте на палец игрушечное колечко, игрушечно расцеловался и получил игрушечное удостоверение мужа. Вот и всё.

Пока я думала, что всё это по-настоящему, мне было немного одиноко. Из обрывочных сведений о невесте я мысленно составила торжественно-героическую историю и запечатлела её в стихотворении — глупом таком, детском, оно вот так кончалось:

Тогда я вас благословляю

На перепутье трёх дорог.

Я двух любимых отпускаю...

Дари ей счастье, полубог.

Я попрощалась с ним в стихе, но верила: над нами с Виктором одна на двоих зовущая звезда, это главное, и этого никто не отнимет.

А вот когда я поняла, что всё это было понарошку, мне стало как-то жутко. Когда у людей единая звезда, их ничто не разъединит. Но если они идут к разным огням, то никакая сила не отвратит их разлуку.

Эх, фестиваль… Вся жизнь как фестиваль. Меня вести глупую передачу руководительница вынудила, а Виктора кто заставлял играть в свадьбу? И это был тот самый Виктор, который пел с кассеты — про мир людей, который подходит к краю...

Почему — почему так? В людях ведь есть хорошее, праведное, почти в каждом есть. Но почему же, собираясь вместе, мир людей так упорно стремится к краю пропасти?

Мир людей... как я стремилась к тебе тогда, в детстве, пытаясь идти к тебе сквозь насмешки. Я наступала себе на горло снова и снова, скручивала себя в кулак. «Keep smile» — «храни улыбку»! Я приказывала себе дружелюбно улыбаться оскорбившему мой труд Василию Васильеву и молча принимать моральный прессинг директора. И вот наконец ты, мир людей, принял меня. Ты отдал мне всё, что у тебя есть.

Ты дал мне деньги — те, например, что до сих пор остались от суточных, те, что шли иногда с гонораров от взрослых изданий.

Ты дал мне славу — те же три диплома, за которые я совсем не «сражалась», те же пятёрки за блеск в глазах, а не за знания.

Ты дал мне власть — четвёртую власть в виде диктофона и газетных гранок.

Ты, наконец, после долгих лет изгойства обрушил на меня лавину человеческого признания — этих неиссякающих мальчиков, приходящих с предложениями дружбы, любви и замужества или просто так, поговорить, — приходящих и уходящих, потому что мне никого не хотелось удерживать. О, я даже научилась лицемерно прятаться от одних мальчиков за спиною других.

Ты принял меня и открыл передо мной весь блеск и славу царств земных.

И я променяла на тебя моего Волка!

Не Волк я теперь, а девочка — да только не та!

Волк и девочка. Воля отважных дерзаний и сердечная теплота. Они не могут друг без друга. Воля, у которой нет сердечности, — оскаленный зверь. Улыбка, у которой нет духовного величия, — фальшива, как нарядная красотка.

В фестивале жизни я позабыла про моего Волка. Но вот вечно жизнерадостный Алька пересел от меня за другую парту. И сразу слишком очевидно обнаружилось: всё, что было вокруг меня, не стоило ни гроша.

Друг мой Волк, я променяла тебя на мир людей, но ты — ты ведь меня не променял? Ты, ты один в своей цельности никогда не променяешь меня, я знаю! Но совершённого не вернуть, и я так привыкла к миру людей, что — смогу ли вернуться обратно! Обратно — не возвращаются...

Сойдя с асфальтной дорожки, я упала на колени в траву.

Упаду, обессилев, в сиреневый снег,

И безвестный мой след заметётся позёмкой.

Я всю жизнь промотала в бессмысленном сне,

Обрамлённом весёлой хрустальной каёмкой.

А он издали будет смотреть на меня,

Монолитно-безмолвный в чернильном сиянье.

Я истратила снежную силу огня

И вернулась с отчаяньем и покаяньем.

Преклонюсь пред бесстрастной его чистотой.

Нет дороги назад. И не надо иначе.

Пусть замёрзну, любуясь его красотой,

Твёрдо зная, что он обо мне не заплачет.

Мир плывёт... и мне чудится в вязком бреду

Молчаливая пасть, не знакомая с лаем,

И мне кажется — снова куда-то иду,

Или гонят меня, или тащат, не знаю...

Вдруг грохочет, с трудом открываю глаза:

Люди, шавки, посёлок, и громкие крики...

Так отчётливо к лесу ведёт полоса

Алых капель горячих... всё кружится... блики...

Он уйдёт без труда, мой безмолвный король,

Ведь леса перед ним расступаются сами.

Только хватит ли слёз, чтобы выплакать боль?

Он умеет лишь этими плакать слезами.

Пошёл дождь, а я всё стояла на коленях, не зная, есть ли дальше какой-нибудь путь. Надо мною шумели сосны. А под ногами лежали крест-накрест тысячи сосновых иголок. Те самые беспокойные иксы, которые мы стряхнули с наших жизненных путей, чтоб было не так хлопотно сводить все остальные дроби к общему знаменателю. Иглы, иглы, иглы — целое кладбище иксов...

Папа, папа! Как мы можем осуждать кого-то, когда все мы больны одной болезнью нелюбви? Чем я лучше Дьякова или Васильева, я, хихикавшая с Колей о Димкиной настойчивости? Чем я лучше Виктора, я, изъявшая из своей газеты доброе-вечное?

Никто вокруг не чистенький. Но меня — меня это не оправдывает!

«Когда-то действия его дойдут до абсурда, и он вдруг в потрясении поймёт, что он творит. А вот что дальше, я не знаю. Я совсем не хочу, чтоб персонаж мой погиб. Кто же кроме него будет исправлять всё то, что он натворил?..»

Друг мой Волк.

Мне придется долго исправлять то, что я натворила. Ах, как долго, долго, долго!

Но у меня в кулаке — две жёлтых иголки.

Назад в раздел