Ксения Константинова

В ПОИСКАХ СЕРЕБРЯНОГО КЛУБОЧКА

Ксения Константинова - псевдоним. В 2010 году книга переиздана под именем автора .

Зачем я решила писать эту книгу

Пишу от боли и от счастья.

И чем большее счастье открывается для меня в жизни, тем больнее за тех, для кого оно пока закрыто.

Я – самый обыкновенный человек двадцати трех лет с пестрым букетом достоинств и недостатков. Ничего особенного во мне нет, разве что я не боюсь верить в свою мечту и упрямо искать ее в жизни, что бы там ни говорили другие. Не боюсь ошибаться и не отчаиваюсь. А потому – нахожу.

И еще очень хочется, чтобы другие тоже могли обрести в жизни самые светлые свои мечты. Пусть хоть немного поможет вам в этом мой незатейливый опыт!

Реалист или романтик?

С папой мне повезло. Потому что он сказал мне:

– Человек может все.

– Все-все? И даже летать? Безо всяких самолетов? – спросила я.

– И летать, – ответил папа совершенно серьезно. – Только надо этого по-настоящему захотеть. Чтобы стало невыносимо жить иначе.

С тех пор каждое свое желание я атаковала вопросом: по-настоящему ли я хочу? Прошло несколько лет, прежде чем мне впервые удалось ответить «да». Или почти «да».

Но и мои «нет» очень помогали. Потому что, честно подумав, я понимала, что могу прожить без коллекции марок, даже если весь класс болеет этим увлечением и не принимает в свой круг «безмарочных». Что жажду кататься на велосипеде можно заменить лазанием по склонам каменоломен. Что, в конце концов, не о собаке я плачу по ночам, а о своем одиночестве. И мне легче было пережить несбывшееся.

А лет в 12 мне захотелось иметь свою печатную машинку, которая была, конечно, мне не по карману.

«Разве ты не сможешь прожить без машинки?» – с привычной строгостью мысленно спросила я себя. И вдруг ответила: «Да, я не умру. Но я хочу стать писателем. А для этого надо уже сегодня рассылать свои рассказы в редакции и получать ответы – я чувствую, что иначе не смогу расти. Да, я не умру! Но мне очень нужна эта машинка».

Какова же была моя радость, когда на следующий день в магазин «Канцтовары» в нашем доме ни с того ни с сего привезли очень дешевую машинку, а мама, которой я о своих размышлениях ничего не говорила, случайно заглянула туда и вдруг решила купить ее!

Машинка – это, конечно, машинка!.. И гораздо больше значило – чудо.

Может быть, с этого чуда я и начала вглядываться в жизнь более пристально. Оглядываясь назад, вспоминала события, когда-то казавшиеся случайностями – и они будто нанизывались на единую сказочную нить.

Открытие это ошеломило и испугало меня. Своими мыслями я поделилась с папой.

– Папа, я, кажется, больна манией величия. Мне неотвязно кажется, что я рождена для великих дел.

– Конечно, человек, для чего же еще тебя рожали? – ответил он. – Для самых великих дел во имя человечества! Расскажи, какой шаг к их построению ты сделала сегодня?

Это был все тот же закон. Человек может все, если по-настоящему захочет и устремится к своей цели всем существом...

И тогда я задумалась – чего же я хочу? Чему я могу посвятить жизнь?

Вот я вроде хочу быть писателем, но почему и зачем? Наверное, потому, что мне самой мучительно не хватает книг, которые сказали бы мне, что красота и правда в мире все-таки живы. И наверняка есть другие девочки, мальчики или даже взрослые, которые хотели бы верить в доброе чудо, но мир вокруг них слишком жесток, и они ломаются... Ведь вместе мы смогли бы сделать столько красивого!.. Я хочу протянуть им руку сквозь расстояние и время.

Но если самый светлый писатель, создающий в воображении сказочные миры добра и любви, не умеет воплотить их в собственной жизни – куда он позовет своих читателей? Мечтать – это хорошо, но надо еще уметь с этой мечтой выжить в нашем мире!

Потому прежде, чем стать писателем, мне нужно стать человеком. Человеком своей мечты. Это самое трудное и самое интересное из того, что я могу.

Я сдвинула брови и вышла в жизнь.

...Младший вовсе был дурак

В садик я не ходила, росла среди умудренных взрослых... потому школа сразу показалась мне тюрьмой, а одноклассники – заключенными.

Помню первый день в школе. Два мальчика уже успели подраться, и побитый ревел над умывальником. Я подошла, погладила мальчишку по голове и начала утешать. Но услышала в ответ какие-то грубости. Начала обзываться и девочка, к которой я по-взрослому вежливо обратилась с предложением познакомиться.

Все это было мне непонятно и обидно. И я замкнулась в себе.

Так и потек мой школьный срок. Конечно, временами я пыталась с кем-то общаться, но обычно мы плохо понимали друг друга. Поскольку я привыкла прямо говорить то, что думаю, водиться со мной было неуютно. Так что чаще меня задирали – не все, конечно, а самые вредные, какие есть в любой школе. Сначала я плакала, а потом научилась драться. В тюрьме как в тюрьме. А дома стали называть меня волевым человеком с железной выдержкой.

Только как-то раз мама сказала:

– Сколько лет я тебя расспрашиваю о школе – то тебе не так, это не эдак. Почему ты во всем видишь одно темное? Вот мне почему-то в школе всегда было очень весело!

– Правильно, тебя любили – и тебе было весело, а той несправедливости, что творится порой вокруг, ты просто не желала замечать, – проворчала я.

Но и задумалась. Правда, почему люди ведут себя так отвратительно? Ведь не может такого быть, чтобы они все мечтали стать негодяями! А тут еще и книги такие стали в обществе появляться... «Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую».

Еще на заре моего заключения был у нас в классе второгодник Дима. Он не хотел учиться, дрался, бранился и курил. Все его презирали. А мне его было жалко. Я оставалась с ним после уроков и помогала решить примеры. «Димочка, ну ты же хороший, ты же умный мальчик, – убеждала я. – Ты все понимаешь. Как быстро мы сегодня разобрались! Два примера уже решил, молодец, давай еще один – ты и не заметишь, как это быстро!» И этот самый Дима, который колотил ребят, сидел, слушался какую-то там девчонку и писал в тетради нужные цифры, разве что ворчал для порядка.

Говорил ли ему такие слова хоть кто-нибудь еще?..

Мы ожесточены потому, что нас ожесточили такие же ожесточенные. Замкнутый круг! Кто же из нас научит нас улыбаться?

...Первая попытка быть улыбчивой кончилась забавно. Учительница посреди урока спросила, что у меня с лицом и не заболела ли я. Вторая порадовала не больше. Я обернулась, улыбнулась своему врагу – и мне пришлось выслушать все, что он обо мне думает.

Одним словом, если раньше я просто уходила от людей, то теперь на меня разом посыпались тычки и оскорбления. Оказывается, драться против четверых было куда легче, чем смиренно приходить к своим обидчикам с открытой душой. Но я знала, во имя чего я это делаю.

Хотя приходили и сомнения. Разве это честно – улыбаться подлецу? Нет. Поэтому... поэтому мой долг – найти в нем хоть что-нибудь хорошее и улыбаться именно этому. Разве это честно – улыбаться, когда хочется кричать? Но мало ли чего хочется, если – решила.

Надета маска улыбки верной,
Горит, как факел, и жжет лицо,
Но знаю, прав был Увитый терном:
Он не был скован своим венцом.
...И мне недолго служила маска.
Она, разбившись, упала в пыль,
А то, что было когда-то сказкой,
Вдруг превратилось в простую быль.

Нет, люди не стали другими. Другой стала я, научившись прощать. А впереди было еще много открытий...

Мой первый друг, мой друг бесценный

Открыв в мире счастье, всегда хочется им с кем-нибудь поделиться. Только с кем?

Друзей у меня не было. Пока я чувствовала себя изгоем, это было по-своему естественно. Но мир, к счастью, не ограничивается школьными стенами; там, во внешнем мире, у меня время от времени были товарищи, в общем-то, неплохие… Но почему они не радовали меня?

Я искала настоящего друга. И любой, кто сходился со мной, не будучи настоящим другом, лишь усиливал ощущение одиночества. Вот он, человек, рядом, улыбается тебе, но ты не можешь поделиться с ним главным, сокровенным – он просто не поймет…

Я чувствовала, какой он – друг, рисовала его в мечтах и на страницах своих рукописей, искала его ускользающий образ. А жизнь тем временем, как продавец за прилавком, предлагала товар разного качества.

Пестрая драчливая толпа младших классов вообще казалась мне каким-то параллельным миром. Потом школу превратили в лицей, хулиганов и бездельников поуменьшилось, но и эта компания, все более ощущающая себя «интеллектуальной элитой», меня не поманила. В десятом лицеистов перетасовали, я попала в другой класс, где коллектив был не только интеллектуальный, но и доброжелательный. Я с радостью шагала по утрам к милым одноклассникам, но их посиделки с пивом и «цивилизованные» дискотеки меня все равно не устраивали.

А родители все больше беспокоились за мою судьбу, поскольку я подходила к возрасту на выданье, но по мне этого было не видно.

– Если ты не будешь искать своего друга, он не свалится на тебя с неба, – говорили родители. – Иди, иди в люди, иди на дискотеку, возьми вот эти тени для век, надень вот это платье, иначе никто в тебя не влюбится.

– Спасибо, – отвечала я. – Тот, кого я ищу, на дискотеке никогда не появится.

– Да ведь таких нет! – изумлялись родители.

– Если даже нормальных нет, это не повод самому становиться ненормальным, – упрямо отвечала я.

Я не в тылу врага, отнюдь –
Среди прекраснейших людей.
Но неба хочется глотнуть
И прочь бежать, бежать скорей!
Я знаю, вы добры ко мне,
Вам очень хочется помочь –
Оставьте!!..

Но по-своему родители были правы, и я задумалась: а правда, как я и мой друг узнаем друг друга в толпе, если встретимся? У каждого две руки, две ноги, разговоры о погоде и уроках – не будешь ведь болтать первому встречному о сокровенном… Значит, нужно всматриваться. Всматриваться очень глубоко и тщательно, чтобы увидеть светлый огонек сказочного сердца сквозь все обыденные черты… Нужно каждую минуту быть готовым к чуду, если не хочешь разминуться с ним.

И чудо пришло.

Я узнала его – своего брата по сказке – без слов. Не понадобилось даже «первого взгляда» – потому что, если честно, в тот день я вообще оставила дома очки, а стало быть, даже не могла увидеть его лица. Просто он вдруг и сразу показался мне очень родным, этот человек. Я нашла повод прийти к нему на работу и улыбнуться. И он улыбнулся в ответ так же просто.

– Я узнал тебя по сиянию, – скажет он позднее.

Стало быть, пора о серебряном клубочке…

Серебряный клубочек

Слово «скучно» с самого детства было для меня странным. Вокруг столько дел! Можно изрисовать «общую» тетрадь (мамины конспекты) комиксами о будущей дружной жизни. Можно читать «взрослую» книгу Перельмана, закрывшись внутри книжного шкафа. Налить в бутылки разное количество воды и придумывать бутылочный концерт. Протянуть между балконами нитку и пускать по ней почту с подарками. Учиться сосредоточению, стреляя из лука. Забальзамировать картофелину в банке, закопать и проверять, получилось ли. Устроить велосипедную экспедицию для составления карты местности. Разводить лягушек и вести дневник наблюдений за пауком на даче. Выпускать для дачных ребят журнал, где сообщать разные таинственные факты, что происходят вокруг заброшенного желтого дома... да мало ли что еще!

Только с годами захотелось другого... Сначала я пыталась передать свою сказку младшим детям. Помню одну настойчивую фантазию – обстоятельную кампанию по убеждению трехлетнего мальчугана, что у него есть звездный товарищ Нява. Этот Нява присылал письма и даже являлся воочию (для чего пришлось замаскировать знакомую девочку), а уж по вечерам рассказывались истории только о далекой планете Ялмез.

Потом пришло желание увлекать детей не фантазией, а самой жизнью. Так, одну доверенную мне в доме отдыха девочку шести лет я таскала по курумникам и чуть не уронила в местный водопад. Очень хотелось показать ей настоящую Природу планеты, а не обсиженные цивилизацией пляжи и клумбы.

Все это было мило, но надо же идти дальше и самому. Детство прекрасно, но это не повод в нем застревать.

Обычная «взрослая» жизнь привлекала все меньше, пугая серостью и бессмыслием. Человек изобрел колесо и паровой двигатель, сковородки с тефлоновым покрытием и шампунь два-в-одном, создал больницы и институт брака, но мир ничуть не становился от этого счастливее. Даже самые обширные интеллектуальные познания сами по себе не спасали от пьянок и прочей грязи. Так что же тогда говорить о тех слоях, где царило невежество!..

Одним словом – ад. И впору опустить руки.

...Как редко приходят к нам волшебные, яркие, нездешние сны. Но если хотя бы один из них озарил меня – неужели я окажусь столь малодушной, чтобы солгать себе, будто его не было? Был. Был! И пусть хоть весь очевидный мир встает на дыбы, он перед моей Сказкой – бессилен. Да если бы даже и не было на этой земле ничего святого, разве сердце мое не знает правды? Да если бы даже оно оказалось одно такое на весь мир? – Тем более его долг – взорваться и пролиться в этот мир живительным огнем, подобно сверхновым.

Так сделал Тот, Который Взошел на крест. Потому я пойду – к Нему...

О Нем говорили многие.

Позже я пойму, что у любого учения истинных последователей очень мало, – каждый искажает свет по образу и подобию своему. В общем-то все говорили, как правило, об одном: любить мир, искать себя... Но акценты, иногда еле уловимые, все-таки выдавали неправду. Где-то жаждали обрести силы и способности, забывая о необходимости очищать свои желания. Где-то процветали обряды: поцелуи, свечи, держание за руки... но я сама в свое время придумывала для других правдоподобные игрушки вроде историй о Няве, и потому почуять их для меня не составляло труда. Нет, хватит уже игр, я ищу – настоящего.

А бывало так, что мучительно нет звезд. Звездочки есть, и сусальные ангелы на Рождество, и будущий рай с птичками. А звезд, пылающих в необозримых пространствах космоса, от карликов до отчаянных сверхновых, – нет!

То догматичные книжники, то экзальтированные «борцы с демоническими силами» – тут впору отчаяться и решить, что и сам ты со своей сказкой – обыкновенный фантазер, если еще не сумасшедший... А бывало, запутаешься так, что не поймешь, зачем вообще быть светлым и справедливо ли бороться с тьмой, – она ведь тоже под Богом ходит?

Но сердце вело. Я просто не имела права обмануться и предать свою сказку. В ее поисках я не брезговала заглядывать в самые мутные воды, облачившись в скафандр скептицизма. Сказка моя должна быть материальна с головы до ног – и чиста, как небо. Ничего не отвергать заранее – и все проверять. (Как сказано в одной мудрой книге: «Если истина одна, то зачем бояться, что найдется какая-то другая истина?») Никаких толкователей, только первоисточники. То, что непонятно – отложи и не суди; если будет надо, вспомнишь. То, что нравится и похоже на правду – проверяй вдвойне. В конце концов, если что-то предельно близко – проверяй на себе, следуя ему и следя за собой, становясь врачом-протоколистом... и – Господи, помоги, спаси, сохрани, только Тебя ищу, научи узнать Тебя!

Вот и вся ниточка клубочка серебряного. Тоньше волоса и прочнее стали, – только не выпусти!

Светится в темноте моя ниточка. И я от нее немножко свечусь. Потому-то и не странно мне, что друг меня по сиянию узнал. Пойдем дальше вместе.

Налево пойдешь - богатым будешь

Друг мой, как и я, писал, а еще работал фотокором в детской редакции. Меня пригласили туда – и я, конечно, согласилась. Вообще-то журналистов я не любила. Суетливые, говорливые люди, раздуватели сенсаций, профессиональные дилетанты, пишущие на заказ – такими я их представляла. Но как раз в это время внешняя жизнь настойчиво стучалась в мои двери. «Хороша ты за книгой и улыбаться горазда, пока тебя дома кормят, – кричала она, – а хлебни-ка ты взросленьких проблем!» И я осталась там, где был мой друг.

День за днем – мне понравилось ощущать себя незаменимой сразу в десяти местах, понравилось ухитряться излагать свои взгляды даже в заказных статьях... понравилась та лавина нового, что погребла меня с головой. В конце концов, высокая прагматичность достойна восхищения. Мало мечтать, надо уметь руками шить свои Алые Паруса.

Наверное, эти настроения и привели меня во времена окончания школы к встрече с блистательным многоруким прагматиком. Не такой правильный и не такой светлый, как мой первый друг, но невероятно творческий и искрящийся. Он проповедовал совсем не мои истины, но почему меня тянуло к нему как магнитом? Вовсе не лазурную чистоту излучали его глаза – они дразнили, смеялись и звали взорваться над ночным городом тысячью бенгальских огней.

И мир заходил ходуном. Мы втроем да еще несколько товарищей пытались выпускать свою маленькую газету, потом стали снимать свою телепередачу и чем только еще не занимались. А самое главное, и добрый мой фотограф, и мой неуемный прагматик-режиссер крепко дружили со мной, совсем не собираясь влюбляться, – такое в наше путаное время дорого стоит.

Только почему же мне все чаще становилось беспокойно? Ведь все в жизни складывалось так удачно: меня любят, ценят, мои успехи признаны, дома меня понимают, сессии в институте на отлично сдаю, да и денег вполне хватает, о чем еще мечтать?! И врагов-то у меня – ни единого!

Частенько мы качались на больших взрослых качелях – тех, которые вертятся вкруговую; ах, как захватывало дух, когда тяжелая кабинка уже неслась вниз, а мы, легкие, по законам физики за нею чуть запаздывали – и как будто парили в невесомости… Ах, ах! И в голову мне пришла мысль: «Если ты чувствуешь себя необычайно легко, подумай, не находишься ли ты в свободном падении».

...День рождения шел полным ходом. Режиссер наш увлекся пианино, проигрывая как придется нотную тетрадь, только изредка оборачивался, чтобы артистично пропеть мне какие-нибудь нелепые строки. Друг-фотограф и наш младший товарищ то присоединялись к нему, то возвращались к экрану телевизора, где шел детский фильм. А я все вертела в руках мудрую книгу, которую принесла в подарок. С каким счастьем я прижимала ее к груди, когда бежала сюда, – сколько тяжелых дорог нужно пройти, чтобы найти такую крылатую книгу! Но, похоже, не было здесь никому до нее дела...

Один, добрый, как Илюшенька Муромец, хоронит свои светлые мечты в обустройстве теплой печи, – хорошо, если встанет хоть в тридцать три! Другой – «а не верую я, братцы, ни в сон, ни в чох» – Васькой Буслаевым силы свои для забавы разбазаривает. А я? За трескучим фейерверком внешних дел позабыла, зачем спустилась сюда. Где мой клубочек серебряный? Что от сказки осталось?

Налево пойдешь – богатым будешь...

Бежать отсюда, бежать, искать, где клубочек позабыт! Неужели навсегда нить потеряна?

Финист Ясный Сокол

Когда человек обнаруживает себя в болоте, выбор у него небогатый: либо завязнуть, либо самому вытаскивать себя за волосы.

Душу мою захлестывали тоска и отчаяние, но по праву первородства я приказала душе замолчать, а телу сесть за стол и составить четкий список дел и обязательств. Раньше это всегда спасало меня. Я – капитан, а душа и тело – мои бесшабашные матросы, которым требуется строгая узда. Им не дано знать смысла плавания, потому они в своем неведении могут сколько угодно сердиться и негодовать на мои приказы, но выполнять их все-таки придется. Капитан – я.

Так было всегда. Но на этот раз... Нет, бунта не было. Ведь матросы не могли знать, что я потеряла серебряный луч звезды, по которой прокладывался курс. Конечно, остались мудрые книги, и компас остался... Так же плескались волны, так же деловито бегали по палубе люди, пополнялся вахтенный журнал... но во имя чего? Я не понимала, что значит моя звезда, пока не потеряла ее за облаками.

Книги говорили мне, что в моем плавании – большая польза. Ведь попутно я везу хлеб голодным, почту ожидающим... Все так, но должно же быть что-то главное. Вечное.

Я достала из трюма все, все книги, которые были, в надежде найти там хоть маленький отблеск моей звезды... но в них были только буквы, много маленьких засохших черных букашек, и ничего больше.

Тогда я стала на колени и закричала:

– Господи! Я больше не хочу быть умной, целесообразной и правильной! Я хочу любить!

– А ты хорошо подумала, чего ты просишь? – прошипел мне ветер. – Ведь любовь – это самое большое безумие. Она не признает капитанов. А если она прикажет тебе сжечь книги? Плясать, когда надвигается буря? Или вовсе разбить корабль о скалы? Учти: с ней ты потеряешь даже себя.

– Господи! – кричала я, отплевываясь от ветра. – Я хочу любить! Насовсем! Навсегда! Что угодно, кого угодно, я хочу любить!

Так я кричала, позабыв про компас и штурвал, и летел куда-то неуправляемый корабль, и вдруг ветер взбесился, реи затрещали, и небо исчезло, и корабль, и матросы, и самое море...

Странная, нездешняя, ослепительная взошла в пустоте звезда.

И стало ясно: кроме нее никогда ничего и не было.

Открылась дверь, и зашли в нее, на заседание литературного клуба опоздав, девушка и юноша.

Девушка была мой друг. Третий мой друг-сестричка.

Юноша был мой Финист. Он этого еще не знал.

Я посмотрела на него и спросила себя:

– Это он?

И внутренний голос, тот самый, что никогда меня не обманывал, ответил: «Нет».

Позже я пойму, что значило это «нет». Если человек приходит в мир любить, то помощи он может ждать лишь в битве на пределе сил. Ты хочешь получить легкий ответ? Но легкий ответ один: «Нет». Слово «да» нужно еще – выстроить.

Финист пришел не один. Из другого города приехал он на выходные к моей сестричке. Чего тут еще не понять?

Заседание кончилось, все пошли в лес, там разговаривали на культурно-педагогические темы, потом сестричка уехала провожать его на поезд, а я осиротела.

Не было вокруг ни корабля, ни матросов, ни моря...

Может быть, он не он, но я его люблю.

Нет, подожди, ну а как же быть с тем, что...

Поздно, капитан! Я люблю.

Три пары железных башмаков

Любовь – песня на языке звезд; земные слова о ней – лишь жалкий отблеск.

Я не помню те полтора года – мне некогда было их запоминать.

Это он? Это не-он… Неон – инертный газ, который ни с чем не соединяется, разве только при очень больших температурах. Мне предстояло достичь таковой, нещадно переплавляя себя. Каждый миг моей жизни стал путем к Финисту. Я должна стать такой, чтобы рядом со мною он становился лучше. Только тогда мои чувства можно будет назвать – любовью…

Подъем. Сразу, потому что был уговор: в этот утренний час мы посылаем мысли всем друзьям.

Завтрак. Легкий, потому что так гармонично.

Лекция. Что из нее можно пересказать людям – так, чтобы они стали ближе к небу?

Переменка. Никакой суеты, только шелест листьев в парке, стихи и думы о сотворении собственной жизни.

Работа. Писать статьи, всегда помня: во имя чего? Во имя преображения человека.

Библиотека. Моя курсовая должна быть живой, поющей, вдохновляющей… долой всю мертвую халтуру.

Дом. Я учусь выстраивать его по законам простоты и красоты.

Письмо Финисту. Красивый лист бумаги, красивый почерк, лучшие слова о самом главном, и если они не находятся – значит, день прошел зря!..

План на завтра. Что воспитать в себе. Чему научиться в школе жизни. Да, между прочим, как заработать денег на проезд в другой город.

Отбой. Это значит: диктофон под подушку, и каждые 45 минут я усердно переворачиваю кассету с песнями Финиста. Это хорошие песни. Я хочу, чтобы они стали моим дыханием.

И бесконечная дума: что я могу сделать созидательного вот сейчас?

Он пел об общине мира, а я была до мозга костей индивидуалист. И еще он не терпел никакой пошлости и умаления… Я, прозванная некоторыми ангелом и аскетом, чувствовала себя по сравнению с ним дискотечной девочкой. И что самое тяжелое – все, чем я дышала и жила прежде, совсем не годилось для новой постройки, – нужно было жить совершенно заново…

Пустить всю жизнь в печку (мою жизнь, еще вчера такую творческую и полную достижений!..) – невыносимо.

Но разве не его я искала всю эту жизнь?

Первыми забеспокоились друзья и приятели. Обычно влюбленные меняют одежду, а я ходила в той же, но вместо того принялась менять себя, и как-то уж слишком быстро. Караул! Фанатизм! Секта! Свистать всех наверх, организовать кампанию по спасению меня от Финиста и по возвращению меня куда положено – в дружеское лоно.

Потом папа: «Ты куда тратишь деньги? Опять на вокзал? К батарее привяжу!»

Потом мама: «У него старые грязные ботинки и глупая прическа».

А я знай себе шагаю…

«Я шла к тебе очень долго. Хотя бывает, идут и дольше; да я вообще удивлена, как это мне удалось дойти? Мне ведь казалось, что нет уже ничего, кроме этой дороги без конца.

Друзья никогда не говорили мне, что я иду напрасно. Они хлопали меня по плечу и отводили глаза.

И вот ты стоишь на коленях перед Тем, Что Позволило мне не свернуть с пути и не отчаяться; расколдованный принц, ты удивлен и ошеломлен Тем, Что Открылось тебе.

Друзья спрашивают, отчего я не хохочу и не хлопаю в ладоши, когда свершилось внезапное чудо? Неужели, дойдя до цели, я увидела, что шла не туда?

Я устало улыбаюсь; конечно, я рада, но как велика теперь ответственность; да разве кончен путь? Теперь, когда ты даришь мне себя, я должна отдавать уже нас двоих.

Ты еще глядишь в мои глаза; запомни их, потому что сейчас я дам тебе руку, и мы пойдем по единому пути, устремляя взгляд туда, где светит Звезда Восхода. Дай Бог, чтобы следы наших ног помнили песню нашего сердца».

А сестричка плачет. О нем? Нет. «Я тоже хочу любить! Насовсем! Навсегда! Что угодно, кого угодно, хочу любить!»

Похожи мы с сестричкой.

Через неделю мне позвонила и говорит: «Ты не поверишь, а я полюбила».

Почему? Я поверю. Ее очередь железные башмаки топтать.

Лихо Одноглазое

Одноглазое – это когда видишь только половину правды. А почему?

Сестричка стремительно меняется. На смену книгам о красоте и культуре приходят книги о раскрепощении и всяческие «медитации». Караул? Фанатизм? Секта?

– Знаешь, что меня в нем восхищает? – говорит мне в трубку сестричка. – Он позволяет мне быть собой! А с твоим Финистом – с твоим Финистом я всегда была сердцем не согласна, но приходилось наступать себе на горло и соглашаться!

Я содрогаюсь. Я ошеломлена – бабах булавой по шелому!

– Зачем? Зачем, сестричка?

– Не знаю, не знаю! Мне казалось, что я перетерплю, а идеального не бывает… Он навязал мне свой мир! У него такое сильное влияние…

Я долго сижу над немым телефоном, а рядом поет радио: «Эй, товарищи, делай как я! Это значит – не надо за мной…»

Я вспоминаю наши общие встречи, когда мы все вместе говорили о красоте, когда пытались разработать школьный курс естествознания в творческой форме, когда собирали мусор в парке, когда пели в общем кругу и спорили о жизни… Для меня не было в мире ничего значительней этих встреч. И мне казалось, что и все прочие мечтают сделать жизнь светлее, несмотря на все наше несовершенство. А столкновения… ну естественно, когда стараешься стать ближе, открываются новые точки согласия и несогласия, и столкновения естественны… Пожалуй, мне слишком хотелось, чтоб все это было – так.

А они устали от одиночества. И им хотелось – вместе, просто вместе. Браться за руки и улыбаться, гулять, говорить – все равно, лишь бы вместе. А в остальном… Одни терпели, другие громко и под музыку «клялись, что не струсим мы с тьмою в войне», что «команда не бросит дела». Ох, почему же я тогда не вскочила, не закричала: «Прекратите! Клянутся молча! И только за себя, а не за всех!» Промолчала, подумала: «Ну ладно, свобода творчества, я и так слишком много выступаю». А третьи, как оказалось позже, попросту ждали, пока «все перебесятся и остынут» и все вернется на круги своя.

Им не хотелось верить, что мы не играем.

Нам не хотелось верить, что они играют.

Потом ложь наросла до критической массы, и взрывом нас разнесло по разным планетам.

Фотограф сделал сайт для стихов и рассказов про дружбу. Клявшийся принялся писать письма тем, кто одинок. Сестричка стала учить детей незлым песням. Еще одна занялась наукой и поиском себя. И так далее.

И все бы ничего, если бы не выкрикнутые клятвы. Они возвращаются, жгут, кричат… как хочется убежать, забыться, зажмуриться, окунуться в кипучую деятельность… только почему же жизнь в такую черную полосу превращается? «Команда не бросит дела и выбранный курс сохранит»… А-а-а…

Дерзнувший подниматься в гору, чем выше ты забираешься, тем больше бездна под ногами. И если в критической ситуации ты зажмуришься, не желая увидеть суровую правду о себе и своих несовершенствах – кто удержит тебя от падения? Высоко целил в песне клявшийся. Далеко его унесло...

А первый друг, мой друг бесценный, по сиянию когда-то узнанный и узнавший… Он ждал, когда ж я остыну и все станет как раньше, а я ждала, когда ж он загорится и мы наконец вырвемся из тесной скорлупы уютного прошлого. И однажды все это стало слишком очевидным. Моя вина, твоя вина… Лихо одноглазое. И обратно не склеишь.

Больно. Прости. Прощай.

«Я расстанусь с тобой, как умею с собой расставаться:

Плотно губы сомкну и пойду за упрямой звездой…»

Больше не хочу привязываться. Иди по дороге, слушай песню звезды да на своей флейте играй, кто захочет – услышит, а нет – так нет. Каждый выбирает по себе.

До шестнадцати разрешается

С Финистом – обрелись.

И встали новые вопросы.

И в том числе избитый, который до шестнадцати не разрешается. После – сколько угодно, целая индустрия, а до – нельзя. Так же, как курить или пить спиртное!

Меня этот двуличный запрет всегда возмущал. Давайте начистоту: чем же это таким позорным занимаются взрослые, что им так стыдно перед собственными детьми?

И попалась мне в руки книжка, и открылась на случайном развороте, и первое, что я там увидела: «Почему категорически недопустимы физические отношения без цели создания ребенка?» Вот так, ни много ни мало – категорически! От этой фразы я испытала легкий шок. Потом от избытка чувств стала так бурно ходить по комнате, что мама пришла поглядеть, что со мной.

– Мама, я прочитала невероятную мысль… Знаешь, через шестнадцать минут я с ней соглашусь!

Мама очень озаботилась и заглянула в книжку. Озаботилась еще больше и начала читать догматическую лекцию о догмах. Но я ее не слушала. Полыхнувшая во мне радость как нельзя лучше сказала мне о том, мое это или не мое. Понадобилось даже меньше шестнадцати минут для того, чтобы все груды прежних гинекологических аргументов, с самого детства заботливо складируемых во мне родителями и обществом, сгорели начисто. Пожалуй, один-единственный вопрос этот дал мне больше, чем ответ на него длинною в книгу.

Ответы всегда можно найти, если очень захотеть. Главное, чтобы вопросы были…

Да, вопросы… один из них: что скажет Финист?

Он сказал, закрыв последнюю страницу:

– Хорошая книжка.

– А в жизни так бывает? – спросила я.

– Жизнь прекраснее и удивительней самых смелых наших мечтаний, – ответил Финист. – Знаешь, когда семь лет назад я бросил есть мясо, мне говорили, что я умру. И были правы: когда-нибудь я-таки умру… Хотя откуда я в этом убежден? – вдруг развеселился он. – Над этим тоже можно бы поразмыслить!..

…Хлюпая по талому снегу, бредем по дороге вдвоем с сестричкой. Она путает слова и смотрит вниз, потому что «об этом» спрашивать некорректно, хотя нам и «после шестнадцати».

– Ну скажи мне, вы… так и живете… вот по этой книжке? – наконец формулирует она.

– Я никогда не живу по книжкам, – отвечаю я. – Мы живем так, как лично нам подсказывает сердце.

– А как же медицина?.. – переживает сестричка.

Тогда еще я не была знакома с медицинскими исследованиями, которые, как и в вопросе о вегетарианстве, многое могут сказать незашоренному сознанию. Впрочем, что такое медицина? Область догадок и предположений. Сначала появляются «чудаки» вроде Порфирия Иванова, которые своей жизнью переворачивают с ног на голову все прежние представления. И только потом под эту просиявшую действительность подводятся факты и доводы. Причем сами по себе эти факты и доводы мало кому помогают, поскольку на каждый довод, если захотеть, можно найти контрдовод.

Потому я никогда не опираюсь слишком на интеллект – он послушно лежит в ящичке с инструментами, ожидая своей работы. Я ваяю свое сознание. А сознание командует всем остальным.

Вот, положим, мне трудно, и спускается на меня туман уныния. И хочется есть, и спать, и греться, и смотреть телевизор, и пойти к кому-то ощутить мнимое единство… но я говорю себе: вспомни о радости. О радости преодоления. Бесконечного преодоления, потому что нет границ совершенствованию. Обрадуйся тому, что трудности и труды – бесконечны!

И звезды начинают звенеть. И льется песня о надземном счастье.

– Если подавлять в себе инстинкты, то рано или поздно это кончится еще худшим взрывом, – рассуждает сестричка.

Она безусловно права: конечно, любое насилие возвращается потом бумерангом! Поэтому не надо ничего подавлять. Кто подавляет в ребенке привязанность к игрушкам? Никто; но вот ребенок входит в жизнь – и игрушки забыты.

Мы глядим на своих Финистов, нам хочется единства с ними. Можно крепче прижаться друг к другу. Можно сонастроить души или мысли – это больше. А можно обрести попутчика в вечности: где бы вы ни были, что бы ни делали, вы будете вместе слагать единую песню духа.

Великая энергия творчества! Она создает стихи, детей, миры – все, чего еще никогда не было!

Сестричка, если тебе когда-нибудь захочется обрести свободу от отживших инстинктов и рефлексов, просто забрось в сознание семечко хоть того же самого вопроса, который когда-то поразил меня своей категоричностью. И мало-помалу в свой, нам не ведомый срок это семечко само прорастет в тебе и распустится цветком ответа. Живым цветком. Если же тебе не захочется этой свободы, то, пожалуй, не помогут и многотомные труды.

– Как трудно, как далеко от жизни… – это уже не сестричка, это воображаемый собеседник.

– А близким начинает становиться то, к чему идешь, – отвечаю я. Задумчивая сестричка уехала на автобусе, а я бреду обратно по снегу. Вот здесь она сказала: «Что естественно, то не безобразно». Как это верно! Значит, то, что безобразно, уже неестественно?..

Чем же таким занимаются взрослые, что им стыдно, стыдно, стыдно перед собственными детьми? Прячут свой стыд за ухмылками, за бравадой, за отговорками, затаптывают его, научаются не краснеть при анекдотах, научаются бодро говорить на языке наукообразном, старательно подводят какие-нибудь мистические основы – казалось бы, куда уж дальше оправдывать себя, уже все тысячу раз оправдано и провозглашено. А только где-то там, в глубине сознания, все равно чуем: что-то не так… Если так правда «все живут», и если это правда норма, то почему стыдно?..

Пора творить. Пора создавать то, чего еще не было. И надо, чтоб за это не было стыдно.

Тугарин Змеевич

Победить дракона в себе…

Дети – особенное творчество. Творил, творил, кормил, одевал, а он вдруг все больше и больше становится не мамин-папин, а свой собственный. Лучше или хуже? Наперед неизвестно, но ясно видно: не такой! Другой! Что же мне теперь с ним делать, я ж за него отвечаю, а он какой-то не такой, я понятия не имею, как за таких отвечать, караул, помогите, а ну пошел домой, верни-ись!..

Родители – люди тоже особые. Поначалу вокруг вообще сплошная мама, волей-неволей ты ее часть. Потом в мире появляются кухня, окно и коробка из-под пылесоса, премудрый папа, который все знает, только не все говорит, и отдельно – единственная в мире мама, которая даже если и дерется, то на ночь все равно обнимет, в отличие от злых хулиганов во дворе. Но идет время, и оказывается, что взрослых очень много, вот этот дядя мудрее папы, эта тетя ласковей мамы, а вот этот взрослый тебе больше друг, чем все родственники вместе… А потом вдруг открывается тяжкое. Твой папенька – пародия на Генку из третьего подъезда, а из врагини Лизочки вырастет когда-нибудь точная копия маменьки…

«Я пошел туда». – «Никуда ты не пойдешь». Кто прав: я или ты? Конечно, я, потому что я живу так, как я считаю правильным, а ты живешь не так, как я считаю правильным.

«Да убери ты свою попсу, дай Баха послушать!» – «Выключи эту заунывщину похоронную, тут Алена Апина поет!» Какая фраза принадлежит ребенку, какая – родителю? А когда как. И кто прав? Я…

Взрослым между собой проще. Грох! Хлопает дверь. Развод или нет, а все ж таки есть возможность уйти ночевать к приятелю, снять комнату… А куда деться друг от друга родителю и ребенку? Живи сквозь зубы и терпи. Один другого поневоле кормит. И гробит на это лучшие свои годы. А второй поневоле кормится и тоже не худшие гробит. Хорошо, если не так, а куда денешься, если оно так?

Ура, совершеннолетие, свобода! Едва оперился – улетел. Родитель ребенку столько лет отдал, и ни словечка благодарности. Ребенок родителю, кстати, отдал ровно столько без девяти месяцев, и благодарности тоже не услышал…

Улетел, только каково птенцу там, в жестоком мире?

– Возьми денег, тебе же трудно, мы как себя чувствовать должны, если ты голодаешь?

– Да мне ваши деньги тошнее голода, понимаете вы или нет?

– Мы же тебя любим, ну что нам для тебя сделать?

– Оставьте меня в покое. Я умоляю: оставьте меня в покое!

– Что угодно, но не это, кровиночка наша…

Они готовы сделать все, что угодно, кроме того единственного, что тебе нужно… Можно бы сказать им в ответ на вопрос: станьте мне созвучны, – но это чепуха, не станут, если им восемнадцати лет не хватило. И сам тоже не станешь как они, сохрани Небо от такой беды!

И опять – больно, и опять – безвыходно. Объединяет только цель.

А как бы я поступила с собственным ребенком? Что в него надо вложить, чтобы так не закончилось?

Во-первых, он тебе не собственный… и ничего в него впихивать нельзя. Потому что когда впихивают, это всегда плохо кончается. Как сказал Тагор, дальше всего от истины оказывается тот, кого привели к ней насильно.

Меня мутит от душного комфорта, нарочитых улыбок и бессмысленных застолий, но это-то еще хорошо. А если бы в меня пихали фуги Баха, и я возненавидела Баха? Какими чудовищными родителями могли бы стать любящие красоту, но забывшие о священном праве свободы выбора!..

…У меня очень часто спрашивают совета: как избавиться от сверхопеки? Спрашивают те, кому десять, двадцать, тридцать лет! Что я могу ответить? Если хотите, попробуйте воспользоваться советом папы: «Взрослый не спрашивает разрешения, взрослый действует и несет ответственность».

Тогда начинают спрашивать: но как сделать так, чтоб при этом оберечь родителей от сердечных приступов? Не знаю; младший брат однажды сказал мне так, пожав плечом: «Они не дети, чтоб мы с ними нянчились. Надо же как-то приучать их быть взрослыми людьми». Кстати, родители считают, что у них очень мудрый сын, потому что он изучил массу психологических книжек и вовсю использует ловкие приемы сглаживания углов!

Когда-то я тоже жила «по Карнеги», и было у меня с родителями полное взаимопонимание. А потом пришел Галич и сказал: «А я выбираю свободу, пускай груба и ряба! А вы валяйте по капле выдавливайте раба». И вот ведь штука: не знаю, у кого как, а у меня что-то не получилось идти сразу в обе стороны, пришлось выбирать одну. И нести ответственность… «И это моя свобода, нужны ли слова ясней? И это моя забота, как мне поладить с ней». Не знаю, может быть, когда-нибудь я поднимусь на новую ступень и смогу оставаться одновременно и честной, и ласковой, сталкиваясь с рабской системой? Но так или иначе, чтобы иметь возможность дожить до этого дня, однажды мне пришлось уйти.

Небо!

Спасибо, что мне было так невыносимо. Не дай мне этого забыть. Не дай мне злоупотребить властью, если когда-то жизнь поставит меня в положение какого бы то ни было Родителя или Начальника. Научи меня – завоевывать себя, сотворить себя, овладеть собой. Победить дракона – в себе.

Жёны змеевы

В себе драконов побеждать одного за другим – это полдела.

Есть такой персонаж в сказках – жены змеевы. Как только Иван Змеям Многоглавым все головы поотрубает, жены змеевы, сговорясь, ему навстречу выходят – мстить. Могут яблонькой обернуться, колодцем, мягкой постелькой… Подойдешь безоружный – тут они тебя и загубят. По-моему, самый зловещий персонаж. Потому что Змей страшный, но его-то хоть издалека видать, а вот этих врагинь поди разгадай, когда они чем угодно оборачиваться могут. И мало того, даже когда догадаешься, и меч поднимешь, и зарубишь их, братья твои, которых ты от лютой смерти спас, на тебя же за то и ополчатся, потому что они-то ничего кроме яблоньки-красавицы и голода собственного не видели! Впрочем, тут уж ничего не поделаешь, если назвался Иваном – так полезай в самое пекло…

Брат откуда-то принес мне мысль: пока человек молчит, не проявляется, не говорит ни «да», ни «нет», никто его не знает и не трогает. Но стоит определиться, проявиться, засветиться, назваться – о чем бы ни шла речь, у тебя мгновенно появятся двое: друг и враг.

И вот, положим, человек решает, что хочет строить Новый Мир. Заповеданный, обетованный, будущий мир. И тогда навстречу ему открывается Друг – людьми, книгами, небесными красками. И чем ближе подходишь к Другу, тем в большую ярость приходит враг. И тоже к тебе устремляется – прыгает из-за спины. Из-за чьей-нибудь совершенно безобидной спины…

Кого еще я там подразумеваю под словом «враг»? Падшего ангела? Силы хаоса? Или злого соседа? Да знаю ли я сама! Но знаю, что он, враг, искусен, сведущ и беспощаден. И может прийти в каком угодно обличье. Найдет какую-нибудь брешь в твоей кольчуге – слабинку, недостаток какой-нибудь, выберет момент поудобнее, когда ты устал, обессилел и расслабился… И так шибанет, что годами будешь раны зализывать, а другие так и не заметят ничегошеньки! Вот, например, говорят: словом можно убить. Красиво сказано? Я тоже так думала, пока не увидела, как это происходит. Словом. Жестом. Взглядом. Возродить тоже можно, только это намного труднее...

Особенно удобно для врага наносить удары через тех, кто по-житейски рядом, а внутренне не с тобой. Потому что чужого ты все-таки можешь в любой момент взять за шиворот и показать на дверь. А вот старого друга или милого родственничка… Да что там родственничка, вот и через женушку любимую, верную, единственную, если она зазевается, тоже ударить могут, не исключено. А потом еще и спросят ее устами сахарными: «Что, Иванушка, невесел, что голову повесил? Какой-то ты нервный стал, Иванушка, может, тебя психиатру показать?»

И вот стоишь ты, смотришь смерти в лицо – не той, осенне-ласковой, когда тело умирает, а той, когда не знаешь, спасешь ли еще душу от ярости черного огня. Понимаешь запоздало: «и вечный бой, покой нам только снится». Теперь, если выживешь, ни за что кольчуги не снимешь, под подушку меч складывать будешь. И будешь учиться удары отражать, да еще так, чтоб враг отступил, а людей-то не задеть… Люди – что люди? В этой партии они пешки, не больше. «Не ведают, что творят». Спорный, вообще-то, вопрос, ну да ладно. Ведают, не ведают – это на их совести, да нам от этого не легче.

А долго ли удары такие терпеть? – «До самыя смерти, Марковна». А может, и дольше.

Ну ладно; до смерти так до смерти, делать нечего. Назвался Иваном – значит, назвался. Оживешь понемногу, облачишься в неснимаемый доспех, руку на рукоять, пойдешь по жизни дальше. Одно только терзает: как же теперь в глаза смотреть своему вчерашнему мучителю, когда он тебе свои невинные объятья раскроет, свои руки умытые? Раскаявшихся ты от всего сердца простишь – доспеха уже не снимешь, а простить простишь. Потому что все грешники, и сам ты, может быть, больше всех. Но как быть с теми, кто своей вины в принципе не видит и не собирается? Да если еще это тот человек, с которым судьба повязала, с которым все-таки немало вместе прошагали, в которого ты когда-то решил поверить? Где та грань, за которой говорится окончательное «прощай»?

Никто не скажет кроме тебя. О доспехе – многие предостерегут. Но даже в тяжелейшей ситуации никто не вправе посоветовать: «Не люби». Любовь – она вообще всего выше…

Люби! Люби! Но знай, что те, несозвучные, могут целовать поцелуем Иуды и распинать с улыбкой на розовых губах. А потом еще придумают, что и распялся-то ты добровольно, и что они, мучители, стало быть, слагали ступени твоего храма… И даже сами будут в это убежденно верить. А если дано будет тебе воскреснуть – еще и придут рукой помахать и сказать: «Привет». Знай! Знай, что тебя ждет на земле, если ты хоть чуточку начнешь приближать к ней Небо. Если ты дерзаешь подражать Высшему, не думай, что чаша земного яда тебя минует.

Мне не раз казалось: «Все. Вот грань». Но как только отдышусь от боли – начинаю верить в этих людей снова. Не могу не верить. Может быть, эта грань все-таки есть, но не здесь еще, не на первых ступеньках небесной лестницы? Не знаю. Пока не знаю.

Но одно понимаю все четче: помогать и отдавать себя надо стучащимся и ищущим. Не надо терять время на раздувание огня в равнодушных, как бы ни были они когда-то тебе близки. В тот самый миг, когда ты бесплодно тратишься на кого-то из равнодушных (а они тебя милостиво «терпят», но совершенно справедливо не ценят: пришел ты к ним непрошенный, как торговый агент со своим товарным лотком), там, за порогом, стоят те, кому ты очень-очень нужен, как хлеб, как воздух, как солнце. Ты их не видишь, поскольку занят, но они там стоят. Будь милосерден, обратись к ним, если у тебя есть что отдать.

А еще вот что: если даже тебя уже терзают через людей, пользуясь их несовершенствами, то представь, как достается впереди тебя Идущим через тебя самого? Давай мы с тобой в зеркало посмотрим: точно ли сейчас нет никого за нашими безобидными спинами?..

Кощеева цепь

Что нужно человеку из вещей для нормальной жизни?

Стол, стул, кровать, ковер, пылесос, кресло, телевизор, плиту, холодильник, мойку со шкафчиками, чайник «Тефаль», сковородку непригораемую, одежду нарядную, рабочую, спортивную, домашнюю, шифоньер, шубу, пальто, куртку, еще один шифоньер, потом компьютер, стол для него, телефон, модем, модем помощнее, потом железную дверь, решетки, сад, автомобиль, гараж, трехлитровые банки, штуку для заверчивания крышек… продолжайте сами.

А вот что нужно человеку из вещей для счастливой жизни?

По-моему, выкинуть лишнее.

У нас это называется – усовершенствовать. То есть, определить вещь в то место, где она принесет максимум пользы и минимум вреда. Для каждой вещи при этом свой путь усовершенствования.

Причем есть тут и свой секрет. Если ты однажды продал или отдал кому-то книжку с полки, это может обернуться потерей. А вдруг эта книжка тебе через двадцать лет понадобится?!

Но если ты каждый месяц отдаешь книжки, из которых ты вырос, то это уже образ жизни. Естественный, как дыхание: вдохнул-выдохнул…

«Теперь у нас в доме нет ничего ненужного», – радовались мы при переезде.

«Интересно, где предел нашим усовершенствованиям?» – размышляли мы через месяц, унося в приют очередной рюкзак с одеждой и вещами.

«Вот и с тобой пора попрощаться», – буднично замечаем мы сегодня, отдавая в хорошие руки велосипед.

У нас нет телевизора, нет холодильника, нет пылесоса и ковров, нет кроватей… Мы обрели простор, свет, чистоту, возможность украсить стены репродукциями любимых картин, великолепную акустику и радость свободного потока жизни.

– А если это тебе когда-нибудь понадобится?.. – в ужасе спрашивают нечаянные свидетели тех или иных усовершенствований.

Если мне что-то действительно понадобится, оно придет, я запомнила это еще с детства. И будет печально, если в этот момент руки у меня будут заняты!

Река, которая не течет, превращается в болото.

Мой дом – не кладбище вещей, а ящик письменного стола – не кладбище мыслей и надежд.

Вопреки многочемоданным семейным традициям я, закончив начальную школу, изорвала свою пропись. Родители, когда узнали, устроили поминальный плач: неужели мои внуки не увидят моей прописи?

Не увидят. Я освобожу их от необходимости таскать на мусорку мешки с хламом. Если уж что оставлять, так это свет мысли и те стихи, которые переживут себя, запомнившись народу. А если не запомнятся, значит, невелика беда их потерять.

В неком сборнике стихов встретила мысль: в детстве мы столько мечтаем, что потом на всю жизнь хватает благословенных воспоминаний. Подумала: странно. Люди копят не только прописи и молочные зубы, но даже мечты! Складывают их в коробочки – неосуществленные, бесплодные… это не мечты, это пыль дорог детства! Дорогая, любимая, ненаглядная пыль. И царь Кощей над златом чахнет, и что чем владеет – вопрос весьма спорный.

Ладно, что долго говорить о прошлом, когда будущее ждет.

Кстати, знаете, почему ждет? Время от времени посылаю ему письма.

Ищу работу
Письмо Работника

Любимая! Я знаю, что ты есть.

Вокруг меня шумит обычный базар. Обрываются лепестки ромашек: любит – не любит. Но я знаю точно: люблю! Я люблю тебя, пусть пока ты еще не встречена мною. Должно быть, так надо, должно быть, я еще к встрече с тобою – не готов. Потому пока другие рыщут по базару, я готовлюсь встретить тебя.

Мимо меня проходят одна выгодная партия за другой; когда я упускаю очередную, меня называют неудачником и чудаком, когда приходит следующая, мне завидуют и кличут везунчиком. А я все иду, не задерживаясь нигде слишком, иду к тебе.

Людям это непонятно. Каждый раз, застав меня в отделе кадров, они надеются: ну наконец-то! Но проходит время, и я забираю свою трудовую. Работодатели недовольны, они тоже люди боязливые: им кажется, что с моим уходом они что-то теряют. Чепуха, – завтра или послезавтра меня сменит другой, в чем-то лучший, в чем-то худший, а в целом такой же. Им кажется, что я и дальше мог бы трудиться как прежде, – но это неправда, потому что я меняюсь, и как прежде все равно не получится.

Когда я ухожу без грусти, некоторые коллеги, которым наскучил их быт, начинают мечтать о том, как они бросят все и уйдут, как я, свободные и счастливые, и обретут какой-то особый рай… Но это продолжается недолго, и редко кто решается за мной, и это правильно, потому что мой рай не из легких, хотя я и смеюсь, и глаза мои счастливы. Ведь я счастлив тем, что люблю тебя и иду к тебе, а без этого мои скитания показались бы мне адом.

Меня манят большие деньги, дружелюбные коллективы, удобные места, свободные графики, да мало ли что еще, – они не заманят меня надолго. Я знаю, что есть ты, счастье мое незакатное, любовь моя.

Знаешь, однажды я попал в удивительное место. Я поработал там забесплатно, чтоб присмотреться. И мне понравилось там все, понравилось до восторга, и мне сказали: слушай, мы пошлем тебя учиться в Москву, мы дадим тебе то и это… Так я понял, что они, как и я, хотят создать семью и отдать мне себя, насколько это возможно. Я солгу, если останусь здесь подольше! И потому я сказал им честно:

– Извините, я не женюсь на вас, я кочевник, меня ждет Любимая.

– Но ведь ты даже не знаешь, как она выглядит! – воскликнули они.

– Сердце знает, – ответил я. – Знаете, я так хочу, чтоб вам повезло!

– Слушай, возьми денег, а, – сказали мне. – Прощай, раз так, но возьми денег, ты нам так помог!

– Мне было с вами хорошо, – ответил я. – Это больше денег!

– Ну возьми, пожалуйста, – сказали они. – Должны же мы как-то сказать тебе «спасибо».

– Ну ладно, – вздохнул я и взял. – Тогда и я вас попрошу: можно мне у вас в последний раз поработать? Очень хочется…

Мне разрешили, и я работал.

Когда я теперь хожу мимо того здания, то говорю попутчикам:

– Люди, вот это необычайно сердечное предприятие, его творит удивительная семья работников! Не проходите мимо, если что.

Говорю и иду дальше, к тебе.

Я хочу отдать всего себя, и меня не станет меньше, меня станет больше, и ты не ущемишь меня ни в чем, но, наоборот, наполнишь мой день радостью. Какая ты? Я не знаю; ты любимая, и в этом все. Мне говорят, что я непостоянен, но они не знают тебя и не верят, что ты есть. В лучшем случае они думают, что даже если ты и есть, к тебе надо доехать на троллейбусе, найдя твой телефон в газете. Так, да не так. Ведь ты растешь в сердце, вырастаешь – и появляешься во плоти на земле, когда твой работник к тебе готов. Просто идешь навстречу, протягивая ладони: «Здравствуй!»

…А любимая забота облегчает поступь дней,
И незримая работа сердцу ближе и слышней.
Вновь незримая забота выверяет звездный путь,
И любимая работа – где-то… руку протянуть…

Наливное яблочко по серебряному блюдечку

В сказке в блюдечке можно увидеть весь мир. А в жизни – кто что сумеет.

Жизнь, жизнь! Что ни день, то новые открытия, а если нет, значит, зря прошел, канул, умер в болтовне и чужих пирах.

Есть, например, такой химик – Болотов, говорят, собрал, сидя в тюрьме, аппарат, который перегонял свинец в золото, или вот вырастил себе новые зубы…

Еще были супруги Кирлиан и до них Наркевич-Иодко, он сфотографировал ауру человеческую.

А в Египте были светильники, которые тысячи лет горели, но мы с вами их не щупали, стало быть, выдумка?..

Индукцию помните электромагнитную, в каких единицах измеряется? Вот этот самый ученый… почитайте однажды, что творил этот ученый. Как сказал некто Козьма Прутков, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.

И еще много, много всего, а мы сидим по домам, смотрим без устали телевизоры и ничегошеньки не знаем.

А на побережье Южной Индии есть интернациональный город, где собрались упрямцы, верящие в утопии. «Где-нибудь на земле должно быть место… где все благонамеренные люди, искренние в своих стремлениях, могли бы жить свободно, как граждане мира, повинуясь только одному авторитету – Высшей Истине»… Впрочем, оговорюсь: я лично там не была, только читала, что – так и живут.

Я была в других местах, видела… много чего видела, только не все расскажешь, а главное и до меня не раз рассказано. Фоме Неверующему всегда мало будет, а искателю непредвзятому и предыдущего достаточно. Да и потом, жизнь – она живая: сегодня здесь, завтра там, прошла мимо в обычной синей куртке – тысячи не заметили, один заметил, – значит, для него проходила. А то синицей на окно прилетела, или книгой с полки упала, раскрылась – читай, к тебе обращаюсь!..

И ведь нет никакой особой загадочности. Просто чтобы прочесть Экзюпери, надо знать буквы, чтобы стать от прочтения богатым – надо уметь понимать смысл. Чтобы послушать Баха, нужно иметь магнитофон, чтобы вылечиться Бахом, надо научиться его слышать. Чтобы постичь великолепие жизни, надо не полениться и стать внимательным. Потому что это безобразие орет во всю глотку, а красота тихонечко ступает, не захочешь – не увидишь.

Что же до Царствия Божьего, оно, как сказано, силой берется. А слабостью – не берется, и более того: имеющий умножит, а у неимеющего отнимется и то, что имел. Вот интересно заметить: что же он имел, неимеющий? Имел, да видеть того – не умел. Малое не вместил, как большое удержит? Вот и выходит – ноль…

Блюдечко, блюдечко… с голубой каемочкой… На самом деле ведь это мудро устроено, что нам не падает с неба все, чего бы нам хотелось. А то бы мы с вами такого нажелали, сами бы не обрадовались.

Есть такая притча. Хулигана спросили, что могло бы его сделать вполне счастливым, и он отвечал: «Возможность качаться на воротах целый день и есть жирную ветчину». Тогда ему сказали: «Представьте, что вы можете иметь что-нибудь большее для вашего счастья, что бы вы пожелали?» Он ответил: «Еще больше кататься и еще больше жирной ветчины».

Получается, мало научиться устремляться. Надо еще научиться мечтать, чтобы устремляться как можно выше. А для этого нужно хотя бы иногда отрешаться от мелких земных забот и внимательно искать в мире отблески ведущей звезды.

Тонкая, тихая ниточка у серебряного клубочка – звездный лучик. Тянется под самое небо, зовет, ведет – на рассвет.

 

© Ксения Константинова, 2002