Двойка

Однажды мне поставили двойку.

Одноклассники двоек боялись. Одних пороли, других ругали, третьих лишали ужина (смех, а не наказание), но некоторым доставалось по-настоящему — их не выпускали гулять!

Но большинство уже знало, что их ждёт дома при двойке. И попривыкло.

А что ждёт меня?! Меня, которую дома так презирают за четвёрки?!

Этого не знала ни я, ни мои одноклассники, разом принявшиеся меня подбадривать.

 

А в голове уже разыгрывались самые трагические пьесы.

— Ты навсегда опозорила наш род! — скажет мама, покачивая в руке хлёсткую продуктовую сетку.

— Но ведь папа в школе был троечник! — закричу я. — Ты же всё равно за него замуж вышла!

— Мои тройки за десятый класс, а ты только во втором! И потом, я мальчик! — сурово ответит папа. — А ты девочка! Наша мама — отличница! У неё всегда были сплошные дипломы и грамоты!

— Наша бабушка — учительница! — добавит дедушка и хмуро посмотрит на папу, который тоже немножко позорит род своим школьным прошлым, хоть он и мальчик с двумя высшими образованиями.

— Твоя сестра так хорошо играет на пианино, что её показывают по телевизору! — воскликнет бабушка.

— Мы все со стыдом еле терпели твою позорную четвёрку по письму! — заплачет мама.

 

Четвёрка по письму — мой колодец отчаяния. Мне не даётся почерк. Мне не даётся этот круглый почерк, который нам задают в прописях. Почерк, которым должны писать женщины. Которым пишет моя мама-отличница. Но я же не виновата, что мне гораздо быстрее писать своим почерком! Мне всегда хотелось, чтобы мой почерк был похож на папин, а папа такой почерк себе разработал, чтоб все буковки были отдельненькие, квадратненькие, как напечатанные в грамотах. Никто не предупреждал меня, что в школе надо будет писать по-другому!

Ладно. Признаю. Дело не только в почерке. Ещё я не умею комментировать. Наша учительница — передовая. Она изобрела метод комментирования. Она учит детей по этому продвинутому методу. Метод такой: прежде чем написать букву, надо объяснить, почему я пишу такую букву, а не другую. По какому правилу, по какой орфограмме.

Все наши ученики ненавидят комментирование. А я особенно. Потому что я не знаю орфограмм и правил. Кроме одного правила про безударные, это я ещё выучила. Гласные я ещё умею комментировать. И жи-ши тоже стараюсь замечать. А согласные — нет. Ну вот честное слово, почему я пишу «Машина приехала в гараж», а не «Мошына преехала в караш»? Да потому, что машина — это не мошына! А гараж — не караш! А «преехала» — это звучит вроде преходящего или преставившегося, как если бы она по дороге до гаража развалилась на запчасти и исчезла, растворившись в небытии.

Но учительнице кажется, что у меня должны быть другие основания. Что машину я начинаю писать с буквы «м» потому, что она непарная звонкая, продолжаю буквой «а», потому что она непроверяемая, потом я применяю орфограмму под номером, а завершаю слово окончанием женского рода. Как можно терпеть такие истязания? Слова распадаются в буквы, и тогда я действительно не понимаю, почему машина не может быть ношиной или мущиной. Ведь это не противоречило бы никаким правилам. «Н» — тоже непарная звонкая, «о» и «у» — тоже непроверяемые гласные... А-а-а! А ещё надо следить, что комментируют другие, чтобы быть готовым в любой момент подхватить.

Комментированное письмо — ад! И я никогда не получу по нему пятёрку. Меня парализует ужас от одного этого названия. Каждый урок письма — это мой шептательный волшебный заговор. «Абра, швабра, кодабра, по щучьему велению, спаси, Хоттабыч, помоги, золотая рыбка, только бы не комментированное письмо, только бы не комментированное письмо...»

Ага, и в таких условиях ещё и надо помнить, что писать надо чужим почерком. Какие пятёрки по такому предмету?!

Да, но сейчас-то у меня — двойка...

Я прихожу домой, прячу дневник под ковёр и молча отправляюсь обедать.

Бабушка не замечает, что у меня испуганный вид. Она только спрашивает, что задано, и я иду делать уроки.

Вечером приходит мама. Она тоже не замечает, какой у меня вид. Не интересуется, почему я слоняюсь такая зелёная и притихшая.

Я разглядываю себя в зеркало. Неужели я кажусь им жизнерадостной?! Как они могут быть настолько равнодушны к собственному ребёнку!

Я вытаскиваю дневник из-под ковра, выкладываю на стол. Всё тайное когда-нибудь становится явным...

Но никого мой дневник на столе не интересует!

 

Да сколько же мне ещё томиться в ожидании острахи... астроки... в общем, всеобщего презрения?!

Приходит папа. Шутит и ужинает. Нет, ну вот как будто ничего не произошло! Их дочь пришла с двойкой, а им всё равно! Что мне, надо публично облить дневник кислотой, чтобы они заинтересовались?!

Делать нечего. Я начинаю мрачно слоняться по квартире с дневником. Я вздыхаю. Издаю стоны. Шмыгаю носом.

— Что-нибудь болит? — спрашивает мама.

— Подпиши дневник, — не выдерживаю я.

— Да я же его в субботу подписывала.

— Уже три дня прошло! Подпиши ещё.

— У тебя что, куча пятёрок — и тебе не терпится похвастаться? Нехорошо быть такой хвастуньей.

— Не пятёрок, — шепчу я, и сердце бухается в пятки.

— Четвёрки?! — возмущается мама.

— Не...

— Ты что, опять забыла вторую обувь? Сколько уже можно?!

— Двойка, — говорю я. — У меня двойка.

— Двойка?.. — удивляется мама. — По поведению? Что натворила?

— Нет... не по поведению...

Мама забирает дневник, подписывает его и отворачивается к окну. То ли плачет, то ли придумывает мне наказание. Но она стоит так долго, что мне кажется, что там, на улице, что-то интересное. Может, дефицит продают?

— Ну и что ты стоишь? — спрашивает мама. — Ты что-то ждёшь от меня?

— Прости меня, я больше не буду? — неуверенно произношу я официальную формулу приношения извинений.

— Иди и не получай больше двоек, — говорит мама.

— Ты не сердишься на меня?

— Ну разумеется, я очень огорчилась. Моя дочь получила двойку. Делать ей больше нечего, только двойки домой приносить!

Мама молчит. Я жду. Почему она говорит так мало?

— Я понимаю, что однажды это должно было случиться... могло случиться, — скорбно поправляется мама. — Но чтоб во втором классе!.. Иди, я не хочу тебя сейчас видеть, — она проводит рукой по щеке.

Я плетусь в свою комнату. По-моему, у мамы это вызывает облегчение. Ей наверняка надоело стоять там у окна и изображать горе.

На следующий день меня окружают одноклассницы, готовые выслушать историю о расправе и излить сочувствие.

— Ну что?!?— спрашивают они. — Что тебе было?

— Ничего, — говорю я. — Мама сказала, чтоб я больше не валяла дурака.

— И не ругала?

— Нет. Отвернулась и замолчала.

— Значит, это так сильно её огорчило!...

Я молчу. Мою маму огорчишь, как же. Да ладно, я понимаю, что все получают двойки! Наверняка и мама получала когда-нибудь. Но ведь у меня это было первый раз, первый раз!

Девочки бурно делятся друг с другом историями о том, что бывает с ними, когда они получают двойки. Я им больше неинтересна. У меня нет никаких историй.

С такими родителями нет никакого удовольствия получать двойки по предметам! Вот разве что по поведению... Ведь мама тогда так заинтересованно спросила: «По поведению?...» Тоже, наверное, как и все девочки, ожидала какую-нибудь нескучную историю?

Нескучную историю, хм...

Я в одиночестве грызу колпачок ручки, болтаю ногой. Что бы такое придумать нескучное, чтобы маме стало интересно?.. Драться некрасиво, хулиганить на уроке глупо. Выпрыгнуть из запрещённого окна на полуторном этаже лестницы страшновато. Положить кому-нибудь лягушку в портфель? Ещё чего, подвергать лягушку такой опасности, она-то в чём провинилась!

С тяжким вздохом я роняю голову на руки, ложусь ухом на парту. Все, кто ещё остался в классе, чем-то заняты, только второгодник Котёночкин, сунув руки в карманы и развалившись на стуле, смотрит в окно. Вот про таких, как он, все школьники Советского Союза пишут сочинения по картине «Опять двойка», на все лады исследуя, как он провёл день, как на него смотрит вся его семья, как ему рада собака… Сочинения «Опять пятёрка» никто не задаст, ведь пятёрочница на той картинке такая хмурая, что сразу ясно: не хватает ей счастья!

У Котёночкина оттопыренные ушки, которые смешно сияют, когда сквозь них просвечивает солнце. А ещё, хотя он старше меня года на два и выше на голову, хотя в кармане у него жутчайшая жуть — окурок, но у него почему-то младенческое лицо. Мне часто поручают раздать тетрадки, и сердце сжимается от того, с каким затравленным взглядом он отодвигается от руки с мятой тетрадью, в которой не ждёт его ничего хорошего...

Стоп! А его ведь вчера не было в школе!.. Он про меня — не знает!

Я хватаю дневник, усаживаюсь перед нашим пропащим второгодником.

— Чего надо? — сразу вскидывается он.

— Смотри внимательно! У меня двойка! Как ты думаешь, что это означает, а?!

Он хмурит бровки, набычивается:

— Теперь ещё и ты будешь дразниться, что тупость заразна? Я тебя не просил со мной заниматься! Я-то в чём виноват?

— Котёночкин, — радостно говорю я. — Вот скажи: ты из-за этой двойки начнёшь теперь считать меня плохим человеком?

— Нет, конечно, — недоумевает он.

— А если я получу ещё одну? Или даже ещё две? Нет — двадцать! Ты ведь решишь, что я теперь плохая и тупая, если я получу двадцать двоек подряд? Ну скажи!

— Я решу, что ты чокнутая, — он смотрит с опаской.

— Это ты чокнутый, Котёночкин, — сообщаю я. — Потому что веришь, будто ты глупый, только оттого, что тебе парочку двоек на странице красным цветом нарисовали. Ты помнишь, как ты во вторник быстрее меня пример решил? Я только начала думать, как тебе объяснить, ещё сама не решила, а ты уже ответ написал! Потому что сосредоточился! Ты просто обычно не любишь сосредотачиваться, ворон ловишь, вот и всё! Я каждый день над примерами этими сижу, учусь, учусь, полжизни на них трачу, а ты разок-то всего сосредоточился и обогнал меня! Как это называется? Ты, может, вообще гений! Гений сосредоточения! Как Шерлок Холмс или вроде того. Шерлок Холмс не знал, что Земля круглая, ты представляешь, что бы ему поставили на природоведении в первом классе? Его бы вообще на линейке перед всей школой вывели и позорили. Что таких дураков ещё свет не видывал. А он гений. И у Эйнштейна были двойки по математике! Понятно тебе или нет теперь, о чём я говорю? Ты вообще кто такой, Котёночкин? Может, ты Штирлиц? Прикидывается тут двоечником, а сам быстрей отличниц примеры решает! Всё, Штирлиц, ты провалился! Я тебя раскрыла!

— Да отстань ты, чокнутая! — подскакивает Котёночкин, стукнув меня тетрадкой по лицу, отбегает на пару шагов и испуганно смотрит: сильно стукнул или не сильно?

Я раздумываю, какой мне вид сделать: раненый или не заметивший? А потом меня осеняет идея получше.

— Ах так! — говорю я. — А вот спорим, что даже если ты тайный гений, ты без меня ни за что домашнюю работу на пятёрку не решишь. Ума-то у тебя хватит на любые задачки, а вот силы воли не хватит. Спорим?

— Ни о чём я не собираюсь спорить, — угрюмится его младенческое лицо.

— Вот-вот, силы не хватит! Ума сколько угодно хватит, а силы не хватит, даже на один раз боишься поспорить! Слабо!

— Отстань, — досадует он.

— Если ты сегодня не сделаешь домашнюю работу сам без меня, я возьму и получу ещё одну двойку тебе назло, и тогда точно вся школа тебя задразнит, что тупость заразна, — говорю я. — Понял? — забираю дневник и ухожу.

Страшно так, что руки дрожат. Что я буду делать, если ему правда всё равно? Получать вторую двойку? Ужас какой!... Да я даже не умею этого делать!.. А если он забудет, что я это сказала, мне всё равно надо будет выполнять свой ультиматум?..

Наутро передо мной ложится помятая тетрадка.

— На. Проверяй. Один решал.

Я бегло просматриваю примеры и задачки. В них всё правильно!

— Только тебе четвёрку поставят, — предупреждаю я. — За неправильное оформление. Или вообще решат, что ты списал. Но ты ведь не списывал? Только скажи честно.

— А что, правда всё правильно? — Котёночкин небрежно смотрит в сторону, и ухо у него потихоньку розовеет.

— Я же говорила тебе, что ты всё можешь, балда! — теперь уже я хлопаю его тетрадкой по макушке. Очень аккуратно. Вдруг всё-таки разозлится.

— Эй, только не придумай себе, что я теперь каждый день буду этой ерундой заниматься!

— Да уж куда тебе, — соглашаюсь я. — Для такого настоящая мужская воля нужна. Не детская. Особенно для оформления по этим дурацким правилам, чтоб им пусто было!

Котёночкин фыркает и уходит.

А я утыкаюсь носом в сложенные руки. Меня распирает от счастья. Давно надо было получить двойку ради такого дела, ну почему мне ни разу не пришло это в голову?! Ох уж эта привычка отличницы думать по правилам, сколько же ещё гениальных идей пролетает мимо моего ума, пока я пыхчу над этими однообразными пятёрками?

— Кто меня разбудит, тому крышка! — грозно предупреждает где-то сбоку хрипловатый голос Котёночкина. Я выглядываю и вижу, что он так же спрятал лицо, а тетрадку повесил домиком сверху.

Назад в раздел