Часть 1. Глава 4. Пополам.

Стрелка с мягким стуком совершает свой круговорот. Скоро часы зашипят и гулко пробьют девять раз. Как-то им тут жилось среди чужих людей...

В дверь звонят. Илья вскакивает, опрокинув табурет. Потом заставляет себя успокоиться, ставит деревянного старичка как положено и идёт открывать.

Вчера он так растерялся, когда выплывшая из глубины коридора белоснежная царскосельская девушка оказалась - Ксюшей. Кто она? Кто она теперь? Сможет ли он её понять?

Из-под тёмной и чуть даже рыжей челки - два упрямых сосновых солнышка. Постриглась зачем-то под мальчика - как раньше. Прожжённый льняной воротник, потёртая зеленая куртка... Ксюша мельком кивает, сбрасывает кроссовки, проходит в комнату - смешно, турист в белых носочках.

Свет падает из кухни косой полосой, золотит стенку часов. Ксюша ласково касается деревянных завитков, и часы тут же откликаются на касание гулким глубинным вздохом.

Бом! Бом!

Это вечность стучится в дом, напоминая о себе среди суеты. Вот и отзвенел колокол. Ещё час вписан в книгу жизни; что принёс миру этот час?

Вот и встретились мы с тобою, Ксюша, Ксюша, букашка моя, извечной Вселенной малая крупица, как же я по тебе стосковался, Ксюша...

- Да не стой же в коридоре, - говорит она. - Ну, сядь хотя бы, что ли, - и усаживает его в кресло, а сама опускается рядом у ног.

- Что ли сел, - смеётся он. - И что?

Она раздумывает, потом кладёт ему на колени пожелтевший тетрадный листок. Детский почерк, - должно быть, теперь у неё уже другой.

Я стою за билетом. Прибытия час неизвестен.

Проводник в этот раз мне бесплатную даст простыню.

Я найду тебя там, где кончаются ржавые рельсы.

Ты огонь не гаси. Я тебя отыщу по огню.

Вот как. И в самом деле похоронен...Она не поверила, чтоб он перестал писать, - скорее, умер. А он поверил, что стал ей не нужен. Кругом виноват, что тут ещё? Но что теперь, прошлого не вернёшь, надо как-то жить дальше.

Он осторожно протягивает руку, хочет коснуться её. Но она резко отклоняется и спрашивает:

- Скажи мне вот что, дядя Илюша: кто я тебе?

- Кто хочешь. Ты да дед - вы мне одни кто, остальные прохожие. Только дед теперь далековато.

- Я люблю Андрея, - подчёркнуто заявляет она.

- Да, я видел вас, как он тебя нёс, только я ещё не знал, что это ты, - поспешно кивает Илья. - Он мне понравился: смешной.

Но Ксюша почему-то ещё больше топорщится.

- Я тебе ребёнок? - спрашивает она. - Ребёнок, да? Букашка?

- Букашка это букашка... Нет, ты мне никогда не была ребёнок! Ты мне всегда была - человек.

- Человек... оно, да? Некто, нечто, - не она, а оно, да?

- Оно, которое она, - отвечает Илья. - Она, которая оно.

- А если я не оно? - Ксюша встает, резкая, ломаная, колючая. - А если я давно уже она? Посмотри на меня получше, посмотри, как ты смотришь на прохожих! Когда ты исчез, я хотела ехать к тебе, только родители все мои вещи в кладовке заперли и шубу, и сказали: иди, Ломоносов, - и смеялись. Я не пошла, и летом не пошла, и никогда не пошла; а вместо того я стала хорошенькая. Ведь правда, я хорошенькая?

- Ксюша, не надо, прошу тебя. Я знаю, что виноват.

- Нет, нет, скажи честно: правда? Хорошенькая?

- Может быть, - нехотя отвечает он. - Да, наверное, правда, но...

- Да, но! При чём тут виноват? И морщится! При чём тут но? Это не но, это я! Посмотри, какая у меня стала фигурка. На меня оглядываются. Мама говорит, это хорошо, когда оглядываются, только надо знать, как предохраняться, вон даже препаратов мне в карманы натолкала, я ещё и выбросить не успела, и...

- Прекрати, - говорит Илья и встаёт. - Прекрати сейчас же.

- А кто ты такой, чтобы указывать мне замолчать?

Тогда он грубо хватает её и несёт в прихожую. Напяливает на неё кроссовки и выставляет за дверь, а следом рюкзак. Да, ещё куртку. Кажется, кидает в лицо, он так не хотел, но уж куда полетела.

Потом он долго и яростно драит пол. Бьет десять. И одиннадцать. И двенадцать.

Потом целую вечность держится за ручку балконной двери. Одно из двух... Только одно из двух. Господи Боже, но у меня-то - одно из одного!..

Хватит; выходи, и увидишь.

Ксюша сидит на лавочке у подъезда, обняв рюкзак. Хорошенькая Ксюша с хорошенькой фигуркой. Да, теперь он это заметил. Что ж, бывает и хуже. Всё-таки это она.

- Эй. Я зову тебя пить чай. Ты пойдёшь?

- Прости меня. А без чаю я как-нибудь проживу.

- Прощаю. Иди сюда.

- Не хочу.

- Чего же ты хочешь?

- Я вся пополам, - говорит она. - Это очень тяжело, дядя Илюша.

- "Всё пройдёт, и это пройдёт"*. Поднимайся, поговорим.

Она поднимается, проходит в кухню. Долго молчит, ловит кружкой электрические блики.

- Послушай, Ксюша. Я с тобой, что бы там ни было, вот и всё. Не надо никакого пополам.

- Не всё так просто. Понимаешь, я боюсь. Его... нет, себя. Мне кажется, я всё сделаю, что он скажет. То есть, не то чтоб я верила, что он плохого не скажет, а то, что мне всё равно, плохое это будет или хорошее. Понимаешь, всё равно. А потому даже если ты со мной, то я не с тобой. Пока я такая, я никак не могу быть с тобой. А другая я не умею быть, когда он рядом. Понимаешь, нет?

- Кто он?

- Он... Великий Пан*. Он свобода. Он везде дома. Ему всё можно. Он живет во всём. Он танец. Он стихия. Он необыкновенный. Он счастливый. Ты же знаешь меня: хоть минуту, а жить, жить, а там будь что будет. Когда я с ним танцую, мы оба целиком принадлежим танцу, и в этом для меня всё, и я уже больше ни над чем не властна... Илюша! - вдруг восклицает она.

- Что?

- Запри меня. Увези меня.

- Не поможет, - помолчав, отвечает он. - Дело ведь совсем не в нём.

- А в чём?

- А в том... Что такое "жить, жить"? Как говорят физики, если чувствуешь себя необычайно легко, погляди, не находишься ли ты в свободном падении. Жить! И кружить. Это разное, Ксюша. И фокус в том, что пока ты сама не закружишься до тошноты, не имеет смысла тебя запирать.

- Он свобода, - шепчет она в чашку.

- Свобода в том, что человек сам выбирает свой путь и сам несет ответственность за каждый шаг. И не выдумывай, будто у тебя против него воли нет, себя не обхитришь. Сильная, слабая воля - неважно, никто в мире не одолеет тебя, пока ты сама не выкинешь белый платок. Тебя даже спасти никто не сможет, если ты будешь против спасения, а уж погубить тем более.

- Значит, не запрёшь, - говорит она.

- Нет.

- И не остановишь... И над пропастью не остановишь?

- Нет. Что мог - я уже сказал.

- Хороший же ты старший товарищ...

- Я никогда не считал тебя ребенком.

- Так значит, я его не люблю?

- Я ничего такого не говорил. Пей чай и пойдём спать. Завтра надо будет встать очень рано.

Сам он вытаскивает на балкон раскладушку и устраивается там. Говорят, утро вечера мудренее?..

Встать надо в пять, но он просыпается чуть раньше. Просыпается и проходит в ванную. Диван пустой, а Ксюша спит на полу в своем спальнике (тонкий фабричный спальник, зимой с таким несподручно), подложив под голову его бывалые туристские ботинки. Вот как, значит!

- Э, нет! - говорит он со смехом. - Со мной, значит, не вместе, а с башмаками так вместе! Так дело не пойдёт! - приседает и протягивает руку, чтобы погладить её по голове, но она опять отодвигается, пожалуй, даже раньше, чем открывает глаза.

- Ты прав, солнце. Забери, пожалуйста, свои башмаки. Я больше их не возьму.

Бом; бом; бом; бом; бом. Это пять утра.

Назад в раздел