Часть 1. Глава 3. Красные карлики

Любовь Шаповалову в городе знали. Когда на заре перестройки муж её Володя потерял работу, вырастил от расстройства животик и пребывал в унынии, а зарплаты медика на содержание семьи весьма не хватало, Люба решилась взять в руки вожжи и сама направила колесницу судьбы с проторённой колеи, не дожидаясь, пока дорога совсем раскиснет. И организовала кооперативную женскую консультацию. В то время история эта наделала некоторое количество шуму, но в общем дело пошло бойко, и скоро за кооперативом "Любонька" закрепилась добрая слава. Сама Люба относилась к пациенткам очень внимательно и с душой, так что её полюбили. Была она им и гинеколог, и психолог, и сексолог, и вторая мама, и всё на свете. Но сапожник, как известно, без сапог. Самые трудные и скрытные девчонки приходили к тёте Любе делиться сокровенным, а потом восклицали и плакали: "Почему же никто раньше нам этого не сказал, тогда бы всё было иначе!" А родная дочь слушать её - не хотела. Не понимала, не ценила. Вот и сейчас ей кажется, что приехать ночью домой на машине Павлуши Волчанского - это пустяк, не стоящий внимания. Ведь она-то ничего такого не подразумевает. Святая наивность! Люба уже считать устала, сколько женщин к ней после этого Павлуши обращаются, а Ксюше всё трын-трава, пока сама не расшибётся - не поверит.

- Ма, ма, ну оставь! Неужели мне лучше было идти пешком или ловить такси с чужим дядькой? Мне надо было попасть домой, я сделала это как можно благоразумней. Он не первый раз меня подвозит, неужели ты думаешь, что я совсем не в состоянии разобраться, как ко мне человек относится?

- Ребёнок ты ребёнок, горе моё.. Что за необходимость внезапно удирать с выпускного? Кто тебя обидел?

- Никто, я сама себя обидела... не хочу говорить, не спрашивай! - она запирается в ванной, шумно пускает воду и, кажется, всхлипывает. Потом щёлкают ножницы. Неужели стрижётся! Ну ладно, пускай - коротко ей будет даже лучше, когда с умением постричь; через пару дней успокоится - подровняем...

Люба заваривает мятный чай с валерианом, ставит на стол печенье. Теперь уж не поспишь. Наконец Ксюша выходит из ванной - в походном костюме и с куцей головой.

- Ксюша. Подстриглась? Ну и хорошо, как раз к лету голова дышать будет... Пойдем чаю попьём. Расскажи, как станцевали? Ноги тебе этот увалень не отдавил?

- Он не увалень, он самбист и прекрасно собой владеет... Станцевали и станцевали.

- Держи, с малиновой начинкой, свежие... Как зрители - хлопали? Или, наверное, свистели от большого ума? Вальсы-то сейчас не в моде, - осторожно говорит Люба, гадая о том, что за горькие горести постигли эту юную деву.

- Хлопали, свистели, орали "бис", - устало сообщает Ксюша. - Особенно когда он поцеловал меня и унёс.

- Кто, Волчанский? - пугается Люба.

- Ну вот ещё, при чём тут Волчанский. Андрей!

- Андрей!.. И куда это он тебя унёс?

- Какая разница, куда. В коридор. Он был немного пьян. Но тут, к счастью, пришла Лидгриг и вызволила меня. И скоро я домой поехала. Пусть сначала протрезвеет... Ох, мама, нехорошо, знаешь, я всё ужасно вру, вовсе он никакой не пьяный был, так, наверное, хлебнул для смелости, он и не пьёт вовсе, и вообще он ни в чем не виноват, он замечательный. Плохая - я, поэтому и уехала, поэтому и как раз с Павлушей... да, да, поэтому...

- Что ты такое несёшь, Ксюша? Почему ты плохая, в чём дело?

- Зачем я дала человеку в меня влюбиться? Зачем дала поцеловать? Зачем, зачем? Он думает, я хорошая! Он думает, я его люблю!

- Ну, приехали! Это уж не только он думает. Ты только про него и говоришь дома, сплошной Андрей Николаич. Как же ещё любят-то?

- Молча, - сурово отвечает Ксюша. - Любят молча. Сквозь всю жизнь молча. Понимаешь? И наедине. И никто ничего не знает. А я... Почему ты не понимаешь? Павлуша понимает. Он мне так и сказал, подняв бокал: "Пью за удачную охоту, прелестная Диана".

- Слушай больше эту свинью! - возмущается Люба. - Конечно, ты завоевала своего учителя, но разве это плохо? Да об этом поэты во все века стихи пишут!...

- Мам, прости. Мне плохо. Я болтаю сама не знаю что. Я ничего не знаю...Не спрашивай. Я наговорю, потом жалеть буду.

Дочь сворачивается на табурете в комок, окунает нос в чашку и пьёт, пьёт чай, трясёт головой, отгоняя слезы. Так и есть, всё этот негодяй Павлуша, сам циник, и всех в цинизме упрекает, и Ксюша со своим самоедством тут же навоображала сама не знает что! Надо было самим идти на выпускной, зачем Люба послушалась Вовку?

- Я люблю Андррея, - тихо рычит дочь, - люблю, всё равно люблю, хоть вы меня разорвите, хоть... хоть что! Я правда его люблю... мама! Что же мне делать? Я никогда не думала, что он откликнется, вот в чем ужас... Мама, я думала, что я его последний день вижу, и что когда мы расстанемся, это пройдёт... Что мне делать?

- Замуж выходить, - засмеялась Люба.

- Какой замуж? Ну какой такой замуж? Мне - замуж! За него! Ты посмотри, какой он положительный, какой он первоклассный семьянин, какой он идеальный папа, какой он ласковый, какой он весеёлый... разве мне можно за такого замуж, как ты не понимаешь!

- А за какого же тебе можно? - изумляется Люба. - Ксюша, только такой с тобою и справится. Ты за последние два года изменилась совершенно, в самую лучшую сторону. Ты стала добрей и мягче, в тебе женщина проснулась, ты наконец поняла, что такое семья, такой мир дома воцарился, что и отпускать-то тебя жалко... Может, вы у нас жить будете?

- Нет, нет, нет... ах, мама, мне уж лучше... за Павлушу, чем за Андрея!

- Ну лучше, так выходи за Павлушу, - кивает Люба. - Через две недели опять свободна будешь. Правда, хорошо? Главное, ещё и денег даст. По моим подсчетам, сейчас он здоров - по крайней мере, от предыдущей заразы он вылечился в феврале... А если и болен, невелика беда: он своим дамам денег на излечение не экономит. Благородный, так его растак! Потом можешь по наследству к Купипродаю перейти. Тоже неплохая партия. А потом я ещё нескольких ловеласов по городу знаю, так поделюсь адресами, ходи, пожалуйста, с одного на другой.

- Ну, всё, - чётко командует вдруг Ксюша самой себе, слегка стукнув чашкой по столу. - Прекрати истерику. Распоясалась!

Что истерика - это точно. Дочь идёт в ванную, влезает в неё прямо в одежде и льёт на себя ледяную воду. Встряхивается и идёт в комнату, не забыв затереть за собой следы. Заперлась. Давно она такой не была. С тех самых пор, которые и вспоминать тяжело...

Они упустили её. Просто однажды упустили. За всей этой экономикой-политикой не заметили, как выпустили вожжи из рук. Ксюша с детства была вреднющей, но поначалу Люба всё же держала её в ежовых рукавицах. Покупала пачками книги про детские неврозы, причём ещё приходилось их прятать, а то ведь дитё прочтет и ходит царём: "А вы меня воспитываете неправильно, в книге-то вон как написано!" Но - со скандалами, с уговорами, с ремнём и чем угодно ещё - всё-таки Люба всегда одерживала победу. А классе во втором Ксюша побывала в пионерлагере и подцепила там престранного вожатого Илюшу Рябинина. Записалась потом к нему в турклуб, их с Вовкой тоже на природу вытянула, как в старые добрые времена. Причем Люба слишком поздно догадалась, что Илюша этот для дочери не просто кумир-супербой, которому нипочём ветра, грозы, скалы и ночные костры, а кое что похуже. Они слишком тщательно всё скрывали! В тот день, когда Ксюша выбросила свой рюкзак и убежала за полотно, электричка была последняя, да и вообще казалось, почему бы не оставить дочку на природе, а самим хоть немного побыть вдвоем... Люба тогда уступила, а надо было пожертвовать работой ради спасения дочери. А потом было уже поздно, потому что Ксюша поняла, что одерживать вот такие "победы" - возможно.

Когда в следующую пятницу Люба поехала туда последним поездом и заполночь добралась до стоянки... что она передумала в этот миг - как только не поседела. Лежали у костра в одном спальнике, ворковали, он снизу, она сверху... Люба, конечно, тут же бросилась, вытряхнула дочь из мешка - идём на станцию, и немедленно, ночь или не ночь, всё равно, - Рябинина по щекам отхлестала, сколько успела, пока он там в застёжках путался... Потом вылез и ещё говорить что-то смеет: вы, мол, не правы. У дочери, конечно, истерика, давай визжать на все горы, что если её в чём-то подозревают, так уж она позаботится, чтоб её не зря подозревали. Но Илюша сказал ей тихо-тихо: "Прекрати". И она, что невообразимо, прекратила тут же, и собрала рюкзак, и готова была идти. Тут вылез из палатки Олег, начал успокаивать: они-де звёздное небо изучают, а это долго, а у Ксюши спальник не такой тёплый, - пытался Любу саму в этот спальник упаковать...

В общем, остались-таки в лагере с благоразумным решением уехать завтра поутру, а не пробираться ночью через лес. Легли, Люба сделала вид, что спит, через час они давай шептаться через её голову. "Она меня оскорбила, и я не собираюсь этого терпеть, я буду писать в ООН. Там наверняка есть какой-нибудь комитет по защите прав ребёнка". - "Не надо, букашка, твоя мама часто сталкивается с озабоченными людьми, вот и думает, что все такие. Прости её, она испугалась. И не надо бунтовать, всё равно я уезжаю". - "При чем тут ты? Неужели ты не понимаешь, что это принципиально, что человеческое достоинство - это не возрастная категория?"

Вот так говорило её одиннадцатилетнее чадо. Вовкина выучка, Илюшина добавочка...

Люба назавтра извинилась перед ней. За оскорбление человеческого достоинства. Зато за всё остальное всыпала парашютной стропой по полной программе. Но скандала с отлучением Илюши от семьи не стала устраивать, раз он уезжает. Но, пожалуй, тоже зря. Потому что пошли косяками письма. Впрочем, безобидные такие письма: про эклиптику, про красных карликов*, с описанием таёжных красот и обозрением новых научных открытий, с изречениями мудрого деда... Безобидные, особенно если не догадываться, что красные карлики - это они с Вовкой! "Букашка, мир не исчерпывается красными карликами. Их время строго ограничено. Они уйдут. Зато придет время взрыва сверхновых, понимаешь?"

Когда Люба уловила стратегию этого подрывателя, она просто стала прятать письма. И почтовым работникам ситуацию объяснила, благо сама Ксюша всё время в один и тот же центральный ящик на главпочтамте свои письма сбрасывала. А там заодно и переезд наметился. Новым жильцам объяснила: придут ещё письма - непременно выбрасывать.

Ксюша, конечно, встревожилась. И конечно, собралась пешком в Хабаровский край. Вовка предлагал её запирать, но это бы не прошло; Люба сделала иначе - ведь была зима. Идеологу Вовке велела попрятать всю одежду и сурово сказать Ксюше: "Иди, герой Ломоносов*, если твоё намерение сильно, то тебя это не остановит, а так и выступать нечего". А сама Люба, как бы тайком от отца, выдала дочери в помощь толстую тетрадь с инструкциями: куда обращаться после изнасилования, чем лечить холеру и дифтерию и прочие заболевания, которые можно подхватить на вокзалах. Не поленилась и картинки пострашнее отксерокопировать и приклеить: вот одно заболевание, вот другое. Рисковали, конечно. По ночам не спали по очереди, ещё и всю дорожную милицию на всякий случай предупредили. Ксюшка повыла-повыла, но осталась. Так был впервые взят реванш после того похода.

После этого Ксюша резко стала смирнее. Писала песни про этого Илюшу, конечно, но это уже ерунда, когда одержана главная победа. А потом ушло-позабылось, появился Андрей Ходко, славный парень, хороший, с любым общий язык найдет. Ксюшка ему подражать начала, даже иногда обниматься с матерью в моду взяла при всяких расставаниях, а то ведь раньше не подойди - чуть ли не укусит. Славный Андрюша, на родительских собраниях посмотрит на них ласковыми смеющимися глазами, скажет: "Ксюша учится хорошо", Вовка потом подмигивать ему стал, а тот в ответ только чуть плечом пожимает. А тут на тебе: поцеловал - убежала, вот уж горе так горе, что ей там в голову взбрело? Павлуша ещё этот притесался.

Ну ничего, послезавтра с утра все они едут в поход... Можно бы даже позвонить Андрею и сказать, чтоб он, в случае чего, не тормозил на поворотах, потому что все эти её психозы - очевидно, на гормональной почве. На какой же ещё: вон и лицо у неё в последний год что-то округлилось, и ножки слегка потолстели, не так чтобы сильно, но уже непорядок. Рано дочка созрела, слишком многие вокруг неё вертелись: и эклиптик этот таёжный, и сыночек Павлушин, и сам Павлуша, как вот теперь оказывается, "не раз её подвозил"!.. "Уж замуж невтерпёж"... Да, стоит ему позвонить...

Люба вышла из полудрёмы и сообразила, что про телефон она подумала потому, что он тихонько затрещал. Кому Ксюша звонит в три часа ночи? В школу, что ли? Но щёлк - трубка уже положена на рычажки.

Ксюша шлёпает босыми ногами, заглядывает в кухню.

- Мам, ты ещё не спишь? Завтра я буду ночевать не дома, ладно? От нас далеко до вокзала, а электричка в шесть идет, не хочу я в полумраке одна по улицам шагать. Бедная моя мама, не спит из-за меня... Не волнуйся, у меня всё будет нормально.

- И где же ты будешь ночевать? - осторожно спрашивает Люба. Дочь слегка краснеет, потом делает театрально-заговорщическое лицо:

- У мужчины! Представляешь?

- Ну, надеюсь, не у Павлуши? - в том же духе отвечает на это Люба. Дочь смеётся, отвечает:

- Да уж ясно-понятно! - однако отводит глаза.

- Ясно ей и понятно, - ворчит Люба. - Что тебе ясно? Не забудь таблетки в аптечке взять, какие полагается. А ещё лучше - резинки. Ты всё помнишь, что я тебе рассказывала?

Но Ксюша уже подозрительно беспечно танцует вокруг неё, убирает со стола.

- Иди спать, мамочка. У меня всё будет хорошо.

Можно подумать, мамочка теперь сможет заснуть. Дети, дети!

Назад в раздел