Часть 1. Глава 2. Купипродай

Пройдя через все нездоровые конкурсы, какие могли придумать только лицейские девушки во главе с Мари Панкратовой, Дёма с Коляном остались вдвоём. Мари уже цвела: в любом случае дамой сердца была бы она. А фантазия у неё уже иссякала, но тут кто-то предложил им смотреть на свою избранницу не дыша: кто дольше выдержит. Конечно же, выиграл Дёма. Потому что умел дышать незаметно. И голубой синтепоновый мишка достался ему, и он помпезно вручил его Мари, а Коляну в качестве утешительного приза достался один с нею танец. Пока они там скакали, Дёма ухитрился улизнуть на третий этаж, выбрался сквозь выбитую фанерку двери на пожарный выход, раскрыл окно и уселся там на подоконнике.

На небе уже проступали светлые точки, луны не было, и тощие фонари бросали сквозь мутные стёкла свои короткие лучи. И вовсю пищали-зудели комары. Школа вибрировала чем-то пронзительно-лирическим, и ему стало грустно... Впрочем, это началось ещё раньше. Наверное, когда они вальсировали. Последний танец якобы неординарных. Кончились школьные годы чудесные, плывите, детки, во взрослую жизнь. Дёма насилу дождался этого дня: лицей ему смертельно надоел, потому что надо зарабатывать, а сидишь и над уроками горбишься, вальсы какие-то разучиваешь два года, чтобы станцевать-то потом один раз для галочки. Затяжной спектакль о жизни дружного "одиннадцатого великолепного" наконец-то увенчан занавесом. Штатные актеры точат в гримерке лясы, а я, угрюмый одиночка, получил свой аттестат - и чао-чао!

А о ком же ты, так сказать, пускаешь свою скупую мужскую слезу?

Ни о ком, музыка такая.

Почему она ушла с выпускного? Всё так хорошо начиналось, прямо романтическое путешествие! Николаич расчувствовался, бери голыми руками за жабры. Самое время, - а она, неординарная, безо всякого стеснения выловила папеньку и укатила с ним на "форде". Беспокоиться-то не о чем, Ксюша себя в обиду не даст... Просто сразу стало пусто. Пойти, что ли, тоже домой, выспаться по-хорошему. А может, отец что скажет. Впрочем, у него лучше не спрашивать.

Затрещала фанерка. Николаич. Милая картинка: учитель лезет в дыру на чёрную лестницу. Встал в проёме изящным силуэтом.

- Привет, Волчанский.

- Привет, Николаич.

- Тебя Мари изыскалась. Я подозревал, что ты тут, но не сказал.

- А ну её в тридесятое царство... Николаич, кто Ксюшу обидел?

- Никто её не обижал. К ней какой-то бородатый геолог приехал по имени дядя Илюша, которого она в погибшие записала. Какой уж тут ей выпускной! Не знаешь, что это за дядя Илюша?

- Первый раз слышу. Да даже если и слышал, запоминаю я, что ли, всех этих её альпинистов и геологов, мало ли их там лазит по скалам.

- Он инструктором с нами в поход пойдёт. С этим-то, Олегом, которого Ксюша нам на той неделе добыла, они, оказывается, знакомы. Да я не успел ничего толком расспросить, он ведь тоже расстроился, что она так расплакалась, и скоро ушёл. Меня вот другое беспокоит, чтоб её отец твой нормально до дому довёз.

Дёма пожимает плечами, уставившись за окно. Ничего нового там нет. Ходко тоже вспрыгивает на широкий подоконник, подбирает ноги, смеется. Говорливость в нём ещё не иссякла.

- Меня Лидгриг отругала. Срам, говорит, какой вы пример подаете...

- Правильно отругала, - отвечает Дёма. - Ксюшу - на сцене! Это ж не Мари, понимать надо!

- Не удержался, - говорит учитель. - Почти век ждал, от самого Гумилёва.

- А, помню, весело было, - кивает Дёма.

Ксюша тогда вышла к доске рассказывать наизусть из серебряного века, а Николаич был особенно озабочен заполнением журнала. А она начала читать стихотворение "Неизвестность" - с большим выражением и элементами актёрской игры, что учителем всегда одобрялось, так что он журнал оставил, но продолжал постукивать по нему ручкой. Ксюша дошла до места, где говорится про фею, живущую в таинственном гроте: "Миг... и выйдет, атласные руки положит на плечи и совсем замирающим голосом вымолвит: "Милый!" - и всё это она возьми и проделай, так что Николаич от неожиданности уронил свое стило и широко раскрыл глаза. Но Ксюша отступила и лукаво-укоризненно завершила: "И поверить нельзя, что и здесь, как и всюду, всегдашний, бродит школьный учитель, томя прописною моралью". Буря хохота, а Дёма даже смеяться не мог, только восхищённо разглядывал Ксюшу: бесподобное хулиганство!

Но Николаич тоже не промах, - отодвинул журнал, подпёр голову рукой и стал задумчиво-презадумчиво на Ксюшу смотреть, а потом принялся вдобавок барабанить пальцами по щеке. Класс начал помирать со смеху во второй раз, Дёма второй раз восхитился, открылась дверь, вошла Лидгриг и спросила, кто срывает урок.

"Наверное, я", - виновато сказала Ксюша.

"Нет, это я!" - вскочив, сказал Николаич.

Тогда Дёма крикнул: "Не верьте им, это всё Гумилёв виноват!"

"Заговор, - подытожила Лидгриг. - Продолжайте при мне".

Ходко прокашлялся и спросил, кто в состоянии продолжать. Вышел тогда Дёма. У него тоже был Гумилёв, затверженный тысячу раз. "И тая в глазах злое торжество, женщина в углу слушала его"*...

...- Аполло-ончик! - разносится в коридоре игривый голосок Мари. - Ты где-е? Ау!

- Не понимаю я тебя, - тихо говорит Николаич. - Ты что же, не любишь её?

- Я? Вот ещё.

- А зачем мишку выигрывал?

- От скуки.

- Но ведь так нельзя, - говорит Николаич. - Она тебе верит, а ты?

- Кто верит, Панкратова верит? Кому, Волчанскому? Должен вас уведомить, здесь вы глубоко ошибаетесь.

- Волчанские, - вздыхает Николаич. - За что вы так людей не любите? Всё покупается, всё продаётся, жестокие расчётливые мальчики.

- А люди нас любят? - спрашивает Дёма. - Вот ты, Андрей Николаевич Ходко, лично ты любишь меня? Что ты ради меня сделать готов? Дверь придержать, когда я в неё пару стульев несу? Это и я могу. А на смерть ты за меня бесплатно пойдёшь, при том, что я даже исправиться не обещаю, пойдёшь? Не пойдёшь. И нечего лицемерить. И нечего требовать с меня эту самую любовь забесплатно.

- Смотри, так всю жизнь в одиночестве и останешься, как и твой отец, - отвечает учитель, спрыгивая-соскальзывая с окна.

- И прекрасно, - Дёма тут же подтягивает ноги и обстоятельно раскладывает их на весь подоконник. - Одиночество! А что вы мне взамен предложите? Двоеночество я и за деньги куплю. Единодушным двоедушием не интересуюсь. А в единение, ха-ха, - извини, не верю, не видел.

- Почему двоедушием? - начавший было спускаться Николаич оглядывается.

- А потому! Запираются двое в уютный кухонный раёк, и у них счастье, а кругом хоть трава не расти. Какому-нибудь Волчанскому хоть топись, а у них счастье!

- Ты чего? - Николаич быстро возвращается, тревожно встряхивает его за плечи. - Дёма!

Пристально смотрит в глаза и спрашивает:

- Ты её тоже любишь? Дёма?

- Дети вы дети, прости великодушно, - отвечает Дёма. - Не дождётесь, понятно?

- Купипродайка несчастный! - кричит Мари уже недовольно. - Ты где?

- Тута я! - кричит он в ответ. - Иду, дор-рогая!

И тая в глазах злое торжество, женщина в углу слушала его. Ха-ха!

- Дёма, подожди. Я от твоих намёков с ума сойду. Вопрос к тебе очень серьёзный. Можешь ты мне раз в жизни честно и серьёзно ответить? Бесплатно?

- Ну, смотря какой вопрос, - останавливается Дёма. - Чего такое?

- Скажи мне, Дёма... Я за Ксюшу боюсь. Я не понимаю, как она могла попроситься... в машину к твоему отцу. Скажи мне, может этот беспринципный человек девушке что-то недоброе сделать или у него всё-таки есть остатки совести?

- Отец очень принципиальный человек, - усмехается Дёма. - Просто у него принципы на твои не похожи. А что такое недоброе? Положим, ты очаровал девушку, или мой отец очаровал девушку, или я - что здесь будет доброе, а что недоброе?.. Впрочем, насколько я понимаю, вопрос твой совсем не в добре и зле, а в том, полезет ли он к ней с поцелуями... как ты? Насильно - нет. А об остальном вопрос не ко мне. Извини, Мари ждёт, я пошёл.

Назад в раздел