Часть 2. Глава 4. Апельсин.

Автобус с лязгом захлопнул пасть, упокоив в своем тёплом нутре особенно некрасивую нынче Ирину Филипповну. И уехал, увозя в ночь непрочный и тусклый свет привинченных под крышей желтоватых плафонов.

Илья постоял на перекрестке, бессмысленно глядя мимо неба, потом побрел во двор. Что же делать, что делать?

Сел на красно-синие дощечки качели, машинально оттолкнулся, посмотрел, как волочатся по утоптанной борозде ботинки. Опять надо клеить, уже разошлись. Всё надо и надо. Теперь и увольняться, пожалуй, нельзя. Какая-то полная безвыходность, полная. Встаешь и ложишься с единственной мыслью: «Когда же это кончится?»

Там, далеко в прошлой жизни, остались мечты, дела, радость... А теперь только ощущение виноватости за всё на свете, собственной бездарности и беспомощности. Где перелом, где ошибка?

Август прошлого года был полон спелых звёзд и светлых надежд. Ирина Филипповна, привыкшая уже сдавать квартиру, запросила плату и с Ильи, впрочем, умеренную. Ну что ж, почему бы и нет. Конечно, внезапно приехав в город и внезапно обретя Ксюшу, которая, конечно, поначалу занимала все его помыслы и дела, ни с того ни с сего разжиться деньгами было трудновато. А запасов было не так много, потому что на севере денег Илья не копил, тратил и раздавал их на всякие добрые надобности широко. Но вот в сентябре Олег поехал на север с рабочей вахтой – на три месяца, и Илья с ним. Всё бы ничего, но стоило ему помолчать дня четыре, Ксюша впадала в тихую панику: прошлые события вселили в неё какой-то суеверный страх. В полтретьего ночи, встречая его на платформе, она так вцепилась в него, что он понял: вахты закончились, ищем работу дома. А тут школе понадобился туристический кружок, ну и географ для пятиклашек. Это было всё как-то бестолково и бумажно, но ничего. Дома кипел ремонт, врезавшийся в лето: предыдущие съёмщики жилья оставили в нём довольно неприятные следы своего свинства, и жить в такой атмосфере не хотелось. И это было вдвойне важно, раз Ксюша стала поднимать вопрос физических взаимоотношений. Этот вопрос заземлял, и надо было постоянно прикладывать усилия по утончению и облагораживанию себя и окружающего – для того, чтоб не сорваться и не скатиться вниз.

В отпуске Илье отдохнуть не пришлось, пришлось для денег работать клубным инструктором, водить по озёрам туристов-матрасников, которых нужно было постоянно спасать от природы, а природу от них. Словом, более сумбурного лета у него ещё не было. Потом снова сентябрь, ушла в декрет географичка, и ему указом свыше привалило счастье в виде её классов вместе с классным руководством. Отказаться было крайне неловко, да и деньги опять же нужны (Ксюша вообще устроилась в своём университете уборщицей туалетов, ему это было не по душе), словом, он не взбунтовался. Классы были разных уровней, шли по разным учебникам. Толком разобраться во всём этом с ходу было почти немыслимо, а делать дела абы как он не привык. Кроме того, его подшефный класс оказался объектом чьих-то амбиций, пошла какая-то смутная заваруха, родители писали петиции на учителей, дети на родителей, учителя на детей, виноватым вышел он. Готовить уроки он не успевал, требовать писать только синим и только в тонких тетрадках не мог – ну вот не мог, потому что он привык требовать только настоящее, а вся эта игра в куклы ему была омерзительна до зубной боли. Если бы он сразу знал, что это такое, то ни за что бы не ввязался, пошёл бы хоть грузчиком. А тут и работать не можешь, и бросить не бросишь: это тебе дети, а не кирпичи.

Ксюша начала горько обижаться, что он с нею не общается – и здесь виноват. И вот теперь ещё Ирина Филипповна со своим разводом и правом на квартиру. Если б это ещё через месяц было, а то всё сразу. Или хоть днём раньше, а то он только понадеялся на избавление, только глотнул воздуха...

Вышла из подъезда Ксюша.

– Солнце, теперь ты тут сидишь. Пойдём домой?

– Не хочу. Ничего не хочу, не трогай меня. Завтра Ирина Филипповна сюда переезжает, они разошлись, надо думать, куда нам деваться. Пока надо будет диванчик наш на кухню перетащить. Всё. Оставь меня, я хочу побыть один. Нет, вот ещё, если Андрей позвонит, крикни меня. Теперь всё.

– Крикну... Илюш, мне очень одиноко. Побудь со мной, а?

– Мне плохо, Ксюша. Оставь меня.

– Мне тоже плохо. С мачехой смеялся на кухне, Андрей тебе важен, а как я – тебе всё время плохо, – горько произнесла она.

– Нечего было меня в эту школу проклятую засовывать, – не сдержался он. (Хорошо, что ещё о другом – предыдущем – не ляпнул сгоряча).

– Ах, так это я тебя туда засунула? Ты марионетка, что ли?

– Ты хотела, чтоб я не ездил никуда, а был с тобой. Вот я и с тобой, теперь не жалуйся.

– Ну конечно, одна я во всём виновата! Может, мне вообще уйти?

– Букашка, не говори глупостей. Вот тебе апельсин, и оставь меня, пожалуйста, – сказал он как можно ласковей (а получилось фальшиво), вытащив из кармана забытый подарок и уложив ей в руку.

– Букашка, – проговорила она, и голос у неё задрожал. – Апельсин!

Она кинула рыжий шар в снег и убежала. А через пару минут снова пробежала по дорожке, но уже с сумкой.

Зря он так назвал её. Это было раньше, а теперь везде уже асфальт. Они ко всему привыкли – может, это любовь?

Ничтожество, ничтожество! Преподавать не умею. Зарабатывать не умею. Апельсин и тот подарить не умею, с Ксюшей говорить не умею, ничего не умею! И всё потому, что на чужом месте. Но как разорвать этот круг?

Он внезапно ожесточился на свою джентльменскую прическу, которую вытребовала с него Лидгриг и которая страшно ему надоела, и хотел скинуть волосы по-человечески, по-таёжному, но у него не получилось. Привыкли уже ниспадать волной – это мои-то! Мои-то!

Криком ворвалась в сознание дурацкая мысль: умереть, заболеть, что угодно, лишь бы это кончилось! Да что это такое, убирайся обратно, откуда взялась, я не хочу болеть, этим дела не поправишь! «Хочешь, хочешь», – ныла мысль, и он, кажется, сдался.

Вот уже и собственными мыслями владеть не умею – куда дальше?

«Уж если ты разлюбишь – так теперь, теперь, когда весь мир со мной в раздоре...»*

Качель скрипела, скрипела, скрипела.

Назад в раздел