1.5. Огонёк познания.

Олег, Стася, Робингуд, Динь

Если бы кто-то раньше сказал Олегу, что он не сможет заснуть из-за Стаси Любимовой вот уже полтора часа, он смеялся бы долго, громко и выразительно. Угораздило же его угодить в такую переделку, и что теперь делать прикажете? Сколько раз повторял себе, что надо держаться подальше!

Эх, ладно. Чему быть, того не миновать. Может, всё ещё и обойдётся… Обходилось же до сих пор…

…Отец Сапожков учил своего «Оленьку»: чтобы быть в центре внимания и не иметь проблем, учись делать всем сразу комплименты, шутить, знать триста анекдотов и уметь играть на гитаре. Гитару Олег не освоил, а всё прочее — вполне.

Мама учила взаимоотношениям с девочками. А именно: веди себя как взрослый, никого не бойся, выбери одну тихую добрую девочку и дружи с нею, как если б это была твоя сестра. Сначала подразнят, а потом привыкнут, да ещё и завидовать будут. А тебе эта девочка будет как домашняя, когда есть дом, то и на улицу выйти не страшно.

Так Олег и поступал, и всё у него было нормально, и был он первый балагур, и ни с кем особо не конфликтовал, и одни девочки к нему относились просто и ласково, а другие, вредно-лукавые, были не страшны, потому что были первые.

А боевая Стаська была то добрая, то колкая, то чужая, от настроения, и вот она в него зачем-то влюбилась. Это, конечно, было по-своему приятно, но что с нею поделать, он не знал — и всячески её избегал. К старшим классам Стаська из своенравного и в общем-то одинокого существа как-то внезапно преобразилась в мирного друга мальчиков, и Сапожков её бояться перестал. И даже сам сел с нею за парту, не забывая, однако, держать дистанцию. В классе он, конечно, вёл себя как отец семейства, и думали про них двоих невесть что — это было забавно. А наедине он остерегался и на всякий случай становился несносно ироничен и несерьёзен.

Стася не была той царственно-недосягаемой леди, по которой можно сойти с ума, не была скромно-смиренной девушкой с доверчивыми глазами, рядом с которой можно почувствовать царём себя. Не была и принцессой-незабудкой в прозрачном одеянии. Стася и Стася. Конечно, если она начинала о ком-то слишком уж мечтать или с кем-то слишком смеяться, Олегу это не очень нравилось. Чтоб не стать объектом каких-нибудь насмешливых баек о рогоносцах, он за ней присматривал, записывался с ней в те же кружки (всё равно два кружка — обязательно, а ему без разницы). Бывало, маленько хмелел от пляски её волос, когда она наклонялась над ним, не каменный же он. Но дистанцию держал всегда. А то ещё начнутся какие-нибудь притязания, а зачем ему это надо — в виноватых ходить?

Вообще-то кавалеров у Стаси находилось порядочно. Самым неотвязным был Вовка Зосин. При виде этого Зосина Олегу всегда припоминалось выражение «бывший в употреблении». В каком таком употреблении — трудно сказать, но у Вовки был долговязый свитер непременно серо-коричневого цвета, из этого свитера свисали его большие ладони, из брюк-дудочек торчали не то чтобы слишком большие, но выглядевшие таковыми башмаки, плюс буйный художественный беспорядок мелких кудрей над длинным лицом, плюс какой-то эдакий же нос, и рот, и уши, и вообще он весь напоминал перераскатанную лепёшку, в какую бы одежду ни рядился. Впрочем, неприязнь к Вовке у Олега зародилась не от его вида, а от истории, которая произошла в начале года. Олег слегка увлёкся хорошенькой девчонкой из параллели, надумал вызнать по журналу, где она живёт, рано утром подкараулить её, нечаянно встретить и проводить до школы. Но под окнами девчонки уже нечаянно торчал Зосин! А между тем этот самый Зосин только накануне (впрочем, как и всегда) увивался вокруг Стаси, а она откупалась от его внимания пирожками, так что Олегу пирожков после этого не оставалось. Повстречав Зосина под чужими окнами, Олег побрёл в школу несолоно хлебавши, и его так и подмывало поярче разрисовать Стасе увиденную картину и хорошенько высмеять этого донжуана. Но если бы он рассказал, Стася не преминула бы спросить, что он сам делал под теми окнами ни свет ни заря. Пришлось молчать, терпеть и веселиться в одиночестве, а это совсем не смешно.

В другой раз пришлось отвоёвывать парту у новенького, Стаса Пронина. С новеньким всегда какая-то история. Им сразу увлеклись Людка и Светка, а сам Стас скоропостижно увлёкся Стасей на фоне занятий в кружке фехтования (единственный, куда Олег отказался идти наотрез). Стася особо не возражала, и однажды Стас вырос над партой и потребовал с Олега меняться местами. Это было уже форменное нахальство. «Благодарю, мне и здесь неплохо сидится», — сказал Олег. «А ты в этом очень уверен?» — спросил верзила Стас, нагнувшись пониже. Они ещё немного попикировались, но появилась Стася, прищурилась и сказала: «По-моему, вы тут о чём-то спорите». «Да так, ни о чём», — Стас тут же отошёл. Олег помолчал-помолчал, но потом поинтересовался у Стаси, знает ли она о Пронинских планах. «Это что, — возмутилась Стася, — молчи, красавица, пока джигиты разговаривают? Интересно, а меня кто-нибудь намерен спрашивать, кого я за свою парту желаю впускать или не впускать?» Олегу сразу полегчало, поскольку в главные джигиты вышел он, и с тех пор он при всяком удобном случае запугивал её, мол, не поменяться ли ему с Прониным. Потом Пронин куда-то опять перекочевал из школы вместе с учителем фехтования и исчез с горизонта.

Любопытнее всего было, что эта Любимова входила в свойские отношения и со взрослыми мужчинами, начиная с отца, которого она свойски звала Толиком. Тот же фехтовальщик всегда слишком охотно с ней болтал, а она слишком прилежно продолжала посещать его секцию, когда секция уже переехала в районный клуб.

Отдельный номер был с Робингудом. Так они звали директора, который хотел превратить школу в лицей. Родом он был из смутьянов и хулиганов, наводивших когда-то ужас на комсомольскую организацию, потом, судя по слухам, был весьма дерз­ким учителем, которого запоминали дети и запивал таблетками от головной боли педсостав. А теперь вот РайОНО решило доверить ему седьмую школу, некогда лучшую в районе, но к концу восьмидесятых сдавшую позиции. То ли решение принимал кто-то посторонний, то ли выхода больше не было, то ли Робингуд умудрился на каком-то совещании выкрикнуть: «Есть такая партия!» или «Промедление смерти подобно!» — но так или иначе, если верить легендам, этот дядька пришёл в школу с засученными рукавами в прямом смысле слова. А когда по школе покатилась обычная волна учительского ропота против новых порядков, Робингуд обрил голову и сменил свои брюки на джинсы. После такого отмена школьной формы — коричневых платьев для девочек и синих костюмов с этикеткой на руке — было делом обычным. Вот тогда-то, четыре года назад, мама и перевела Олега сюда.

Перед зачислением Робингуд лично беседовал с Олегом, интересуясь его познаниями и жизненными целями. Дядька был, несомненно, оригинальный и любопытный, но симпатий у Олега не вызвал. От него словно бы пахло вожаком — ну и на здоровье. Олег предпочёл бы видеть на его месте молодую красивую женщину, а на вожаков чего смотреть, при них просто живут, соблюдая субординацию, да и всё.

Любимова же, налетевшая на Олега во дворе школы в его первый день, вообще не ведала, что такое субординация. Олег как-то после уроков пошёл к англичанке, но остановился у неплотно закрытой двери, увидев через щель, что на парте сидит Робингуд и смеётся. Там он и услышал эту историю, перемежающуюся до зависти заливистым хохотом всегда изящной и уверенной в себе англичанки.

— …А я ей говорю: «Ты ничего странного в своём рисунке не замечаешь? Разве ты не знаешь, что у человека есть уши?» — ну, она говорит: «Ой, ой, сейчас исправлю». А потом когда вышла, слышу шёпот: «Я догадываюсь, почему он побрился. Он помешан на ушах. Хочет, чтобы все их замечали. Если хочешь ему понравиться, восхищайся его ушами». И ты понимаешь, мне даже засмеяться нельзя, у меня ведь перед носом следующий гаврик сидит, пыхтит. Я думал, я подавлюсь от смеха… А её там спрашивают: «Он ведь страшный? Очень ругается?» — Она говорит: «Да. Он — первобытный!».

— А что, девочка зрит в корень, — смеялась англичанка. — Петя, всё это весело, но ты мне зубы не заговаривай. Где мои обои?! Где мой пол?! Ты думаешь, я тут буду сидеть и ждать у моря погоды?

— Надя, ну будут тебе обои, честное слово, подожди хоть немного. У тебя и так самое райское место. У меня Анисимовна сидит под дождём из штукатурки…

— Пётр Филиппович. Меня Анисимовна не интересует. Меня интересует моя тонкая психика. Она не выдержит этих облезлых стен, понятно? И я уйду. Найди кого-нибудь более выносливого на своё райское место. Я не патриотка твоих ушей. Меня интересуют обои. Меня интересует пол, об который я не рискую зацепиться каблуком, понятно? Я не умею воспитывать леди и джентльменов при облезлой стене и при дырявом поле! Две недели, Петя. Я не шучу, ты меня знаешь.

— Надь. Это жестоко. Мне не жалко купить из своего кармана на последние гроши и наклеить как-нибудь ночью, но меня же задушат вместе с тобой, ты что, не понимаешь?

— Меня так просто не задушить, — усмехнулась англичанка. — А у тебя есть целых две недели, чтобы осчастливить Анисимовну и всех остальных, а потом купить мне обои из любого кармана и наклеить их любыми руками. Будь мужиком, Петя. Меня своими беззащитными ушами не впечатлишь. Уж мне ли не знать, какие под этими ушами первобытные клыки.

— Клыки под ушами? Ого…

— Они у тебя везде, — сказала англичанка.

— Ё-моё, — заругался Робингуд. — Ладно, я тебя понял…

— Отлично. И напомни мне, когда разделишь классы?

— Да нашёл я одну англичанку, добротную, но она книжная курица. Не будут они у неё говорить, не будут…

— А всем и не надо, Петя. Кого-то больше устроит просто оценка. Выше двойки.

— Меня не устроит, — убито сказал Робингуд.

— Ну тогда ищи, ищи, — усмехнулась англичанка. — Некурицу, которая согласится работать в курятнике с дырами в полу. За твою зарплату. Работать с теми, кому язык даром не нужен.

— Ладно. Надеюсь, тебе не надо объяснять, чтобы Ковалевский был в твоей группе. И надо понять, кого из отличников не жалко отдать на жертвенный алтарь. Чтоб не одних двоечников ей скидывать.

— Да вот, кстати, ту самую Любимову, — предложила англичанка. — Она и без языка на пантомиме и картинках справится. А вот долбёж грамматики ей не помешает.

— Не-ет уж! Мою Любимову ты мне, уж пожалуйста, сделай от и до, понятно?

— Понятно. Обожаешь девочек, которые хвалят твои уши.

— Нет. Разве она хвалила мои уши? Даже и не пыталась. Обожаю детёнышей, которые понимают, что я не страшный, а первобытный. Я очень надеюсь оставить её себе.

— Так далеко загадываешь? Пять лет школы, пять института… А только что скулил, что тебя завтра задушат…

— Меньше десяти лет. Она не школяр. Она деятель. Жажда работы у таких в крови. Поверь моему первобытному нюху.

— Не обольщайся. Она захочет быть художником. И зачем учительнице рисования английский язык? А если в ней перевесит деятель, она бизнесом займётся, Петя! Всё, ушла комсомольская эпоха, которую ты так не любил, получите желаемое!

— Дайте мне точку опоры, и я переверну мир, — сказал Робингуд. — Твоё дело — ваять леди и джентльменов. А моё — добывать обои клыками. Две недели, я понял, — он так резко пошёл к выходу, что Олег чуть не кубарем укатился прочь, а когда дверь скрипнула, развернулся и пошёл навстречу.

— Драсте! Пётр Филиппович!

— Да, добрый день, — не глядя ответил Робингуд, и лицо у него было мрачное-мрачное.

Об этом разговоре Олег никому не рассказывал. Как если бы заглянул в чужую спальню. Больше он тогда думал о том, кто Робингуду красивая англичанка? И кто из них главный? Но похоже, что англичанка просто была независимой. А когда делили класс на группы, Олега хотели было сунуть во вторую, но мама сказала, что перевела его именно из-за этой англичанки, самой сильной во всём городе. Ничего себе так!

А потом, год за годом, Олег молча наблюдал, как здороваются в коридорах Робингуд и Стася. Стася оборачивалась задолго, заслышав его шаги. Робингуд шёл мимо по-вожаковски, замечая всех и никого.

Всплеском: «Здравствуйте, Пётр Филиппович!» — ответный короткий кивок: «Да, добрый день».

А однажды весной, когда вдруг резко потеплело, Олег распахнул окно и сидел на подоконнике, глядя, как внизу торопливо возвращается в школу директор, на ходу перебирающий какие-то бумаги. Стася подбежала, плюхнулась пузом на подоконник, высунулась, а потом вдруг как заорала во двор:

— Робингуд! Стоять!

Все замерли где стояли, Олег тоже уронил челюсть, а директор вздрогнул, остановился и поднял голову.

— Добрый день, Стася. Ты продулась в карты?

— Нет! Ни шагу больше! Посмотрите, какая сосулька!

Робингуд перевёл взгляд на козырёк крыльца. На все остальные карнизы. Побледнел. Сказал непечатное слово. Немедленно сдёрнул с ноги ботинок и пару раз зашвырнул вверх, а потом побежал внутрь, скандалить. Через пять минут завучи вылетели на улицу держать оцепление, а по всем нижним крышам пробежалось танцевальное трио из директора, трудовика и физкультурника, вооружённых швабрами. Потом они поодиночке перебрали все классы третьего этажа, прерывая уроки, распахивая окна и размахивая своими швабрами. К ним в класс пришёл трудовик. А уже после урока, когда они всем классом высыпали наружу подбирать сосульки поцелее и сравнивать их, сверху раскатилось:

— Любимова! Стоять!

Стаська дёрнулась и задрала голову.

— Спасибо, — сказал ей смеющийся Робингуд, сидящий на своём подоконнике.

— Вы почему на окне в одной рубашке? — как ни в чём не бывало закричала она в ответ. — Хотите простыть и прогулять уроки?!

— Директора не прогуливают, — ответил Робингуд. — Даже когда простывают.

— Значит, хотите простыть и обкашлять всю школу? Чтоб её закрыли на карантин?

— Любимова, если уж ты умеешь читать мои мысли, то хотя бы посовестись кричать о них вслух! — развеселился директор. — Так, Демидов, что ты там делаешь, а? Думаешь, я тебя не вижу? У тебя завтра контрольная по математике или диктант? А ну-ка поднимайся в медкабинет. Придётся поставить тебе прививки от голубиного бешенства. Разве ты не в курсе, что поедание первых сосулек весны всегда чревато голубиным бешенством? Они же весь помёт с крыши на себя собирают, об этом ты не подумал? Пойду звать медсестру, — он захлопнул окно, а всё вокруг потонуло в хохоте над несчастным Демидовым.

А на другой день всё продолжилось как обычно: «Здравствуйте, Пётр Филиппович!» — «Да, добрый день».

Олега это всё потешало, но на этот раз, кажется, получалось что-то нехорошее. После того, как было объявлено, что школа официально преобразуется в лицей, и отныне это потребует увеличения родительских взносов, Стася загрустила.

— Мы заплатить не сможем, — пожаловалась она Олегу. — Просто не сможем, и всё…

— Не дрейфь, — отмахнулся он. — Робингуд без тебя погибнет. Будет сидеть на окне в одной рубашке и смотреть тебе вслед, простудится и умрёт. Если только не бросится вниз головой раньше этого.

— Скоро лето, — буркнула Стася. — Так что он вполне выживет… Что ты мелешь, вообще?! У меня горе, а ты веселишься…

— Я говорю тебе чистую правду! — не согласился Олег. — Не, Стаська, реально правду! Иди к нему, сделай беспомощные глаза, заплачь и скажи: «Робингуд, у меня нет денег! Я бессильна перед судьбой. На прощание я нарисовала вам на носовом платочке несмываемой краской формулу гидролиза. Пожалуйста, примите его на память!» Вот спорим на что угодно, он сам заплатит, лишь бы ты осталась!

Стася улеглась на парту, пробубнила в глубину сложенных рук:

— Сегодня к нему Толик пошёл. Сказать, что мы забираем документы. Папка как ребёнок, дома бушевал, кричал что-то про конституцию, про бесплатное образование… Никак не привыкнет, что советское время ушло, и теперь каждый за себя, — она вынырнула на белый свет. — Ольк, для родителей же всё это как трагедия. Это для нас естественно думать о том, что мир таков, каков есть со своими героями и злодеями, что нет ничего бесплатного, и что это справедливо. Во всяком случае, лучше всеобщей уравниловки! Я однозначно предпочту довольствоваться скудной едой, чем скудной мыслью и несвободой! Если бы это их советское государство было таким идеальным, оно не развалилось бы так запросто... В общем, я говорила папке, что обойдусь сто раз без этого лицея и свет клином здесь не сошёлся, а он всё своё. Вроде я его уговорила, но не знаю, не начнёт ли он снова ерундить про свою конституцию.

— Да уж, — не одобрил Олег. — Зачем ты его отпустила? Сейчас там будет бой оленей. Идти надо было тебе! С платочком.

— Да глупо это! Ясно же, что в апреле никого не отчислят! Просто многие по своей инициативе забоятся, что без денег им оценки занизят, и скоренько заплатят. Что-что, а оценки Робингуд не занизит, а вот налог на рабскую психологию вполне в его стиле. Не платить и всё, а в конце года тихо и мирно забрать документы, почему папка такой упёртый? Если же я буду упрашивать меня ещё на год оставить, получится так, как будто мне жутко нравится политика Робингуда, а это неправда. Человек он яркий, и здорово, что он есть, но я не овечка, чтобы плестись за движущимся объектом с восторженным блеяньем. Некоторые его решения меня возмущают! Не воюю с ним только потому, что страшно его боюсь.

— Да ты с ним наглая, как паровоз, а он это даже не пресекает. Ты о чём вообще?!

— Я от страха наглая, чтобы совсем уж замертво не упасть! — стала спорить Стася. — Я его когда вижу — коченею, как будто на меня снежная королева дыхнула!

— Ну, если тебе лицей не нужен и Робингуд страшен, то тогда в чём же твоё горе?

— Никогда больше не увидеть человека, которого люблю, — сказала Стася, упав обратно в свитерные рукава и нарочито там всхлипнув.

— Зря ты боишься, — вздохнул Олег. — Он тебя тоже любит.

— Ты о ком? — вдруг слишком громко расхохоталась Стася.

— О снежной королеве твоей, о ком ещё?

— А я о тебе, — хохотала Стася. — Балда! «Он тебя тоже любит» — ахаха!

— Да ну тебя, я серьёзно, — сказал Олег. — Бешеная ты сегодня какая-то. Робингуда она боится, меня любит, из школы её отчисляют, и вообще правда в том, что она марсианка. Чего у тебя, трудные дни, что ли?

А после уроков, когда они вышли из класса, в фойе стоял Робингуд — он отозвал Стасю и повёл к себе.

Олег решил посидеть у выхода, подождать новостей. Не то чтоб он сомневался в исходе, но… лучше сразу услышать, чем гадать до завтра.

Стася появилась на лестнице довольно скоро. Спускалась она медленно, и лицо у неё было как у покойника. Траектория её уткнулась в школьный телефон-автомат, и Стася, туповато поглядев на него, достала записную книжку с кожаными корочками и кому-то позвонила. Книжку она во время разговора чуть не скомкала в кулаке.

— Что случилось? — встревожено спросил Олег, когда она подошла к дверям. — Чего, забыла про формулу гидролиза на платочке?

— Всё в порядке, — сказала Стася. — Я остаюсь.

— А чего ты такая страшная?

— Так у меня же трудные дни, — ответила она таким голосом, что продолжать он не рискнул. В голову лезли самые мрачные предположения.

Поколебавшись ещё чуток, под давлением совести он увязался следом. Проверить, чтоб она до дома нормально дошла. Не так уж далеко, в конце-то концов… Когда этот моральный долг был исполнен и Олег повернулся было уйти, Стася вдруг обратно выскочила из подъезда со своим огромным двуручным мечом и куда-то понеслась.

«Конец Робингуду», — не то хихикнул, не то испугался Олег. Скажите пожалуйста, может ли человек после такого зрелища спокойненько пойти домой?

Любимова не нападала на директора (а неплохой был бы концерт!) и не спешила за подмогой к товарищам по оружию. Она добежала до пустынного дворика в соседнем квартале и принялась яростно фехтовать. До сих пор Олег ни разу такого не наблюдал. Он-то думал, что эти граждане на кружке шпагами изящно тычут друг в друга, а Стася у них исполняет роль дамы с призовым платочком. Как бы не так. Да уж, не хотелось бы встретиться с такой дамой в тёмном переулке… Бедняга тот парень, за которого она когда-нибудь выйдет, если это вообще случится. Чуть что — получи по шее двуручником…

— Опа, — сказала вдруг Стася, увидев его, в несколько прыжков подскакала поближе и приставила свою драндулетину к его уху. — Сдавайтесь, сэр! Сапожков в моём дворе. Оказывается, мне всё приснилось, а я тут переживаю, как последняя дурочка… — она как-то истерически расхохоталась, и меч в её руке тоже заплясал. Меч был пластмассовый, но тяжёленький, а Стася какая-то невменяемая.

— Эй, эй, какое ещё приснилось, не тыкай в меня этой штукой! — заорал Сапожков, отскочив. — Ты в своём уме? Я тебе не Пронин! Очнись, Любимова!

— Не приснилось? — удивилась Стася. — Тогда что ты делаешь в моём фехтовальном дворе?

— Видок у тебя был совсем обморочный, вот и пришлось тащиться за тобой, — буркнул он. — Слишком уж я не люблю на похоронах развлекаться. Потом понеслась кого-то мечом порешить… Ладно, если ты в норме, моя миссия окончена, и так уж столько времени потерял…

Стася вдруг села на землю и разревелась в коленки. Оказывается, она ещё и это умеет. Попробуй вот уйди теперь.

— Эй, ну чего случилось-то, а? — обречённо спросил он, присев рядом на корточки.

Вместо ответа она ухватилась теперь уже за его коленку и продолжала реветь так. В такие дурацкие ситуации ему ещё не приходилось попадать! Нет, он и хотел бы её утешить, ясен день, но ведь это… неизвестно чем может окончиться!

— Стася, хорош рыдать! Убить он тебя не убил, это видно невооружённым глазом. Давай уже рассказывай, вместо того чтоб нос об меня вытирать!

— Эй! — сказал кто-то сзади. — Кто это тут мою вакансию занял? Развелось принцев...

Это был парень в оранжевой спасательной жилетке и малиновой водолазке, а на шее у него болталась дискета на верёвочке. Прежде чем Олег успел сориентироваться, парень уже присел рядом. Волосы до плеч, физиономию венчают аккуратненькие такие переходящие в бородку усики — этакий франт-неформал.

— Э-эй, принцесса Несмеяна! — позвал он бархатным голосом. — Остаться или уйти вашему преданному слуге?

Стася наконец отцепилась от Олега и продолжила рыдать на коленке оранжевого спасателя. В ответ парень попросту сел наземь, сгрёб её покрепче и спросил у Олега тем же тоном:

— Так что у вас тут стряслось, товарищ конкурент?

— Сам не знаю. Она не в себе после разговора с директором. И не объясняет ничего. Я побоялся, что она по дороге в обморок упадёт, решил пройтись следом, а она меня увидела и давай реветь.

— Я Динь, — парень протянул ладонь, и пришлось ответить:

— Олег.

— А-а, Босоножкин-Сандалетов? — ворковал тот. — Наслышан, наслышан… Так ты, значит, не просто конкурент, а Главный Конкурент?.. Не переживай, это нормально, что она просто плачет. Девушки так устроены. От этого им легчает. Давай просто подождём немного, может, и рассказывать ничего не надо будет.

За своим воркованием этот тип как ни в чём не бывало лапал Стасю, и это раздражало. Олег охотно ушёл бы, но... Как тут разберёшь, законно он её лапает или её уже пора защищать? Но тут она наконец завсхлипывала и вместо ответа разродилась рассказом:

— Бабушке понадобилась дорогая операция. Папка денег назанимал невесть сколько...

— Сколько не хватает? — серьёзно так перебил Динь.

— Да бабушка в порядке уже... Но мы за лицей заплатить не можем. Папке опять зарплату задерживают, бабушке — пенсию, а маминой хватает еле-еле, шутка ли, нас пятеро! Директор вызвал меня и говорит в таком роде: твой отец слабак, а мы с тобой бойцы. Решим проблему без сопливых. Сделаем выставку-продажу, распишешь летом стены, отработаешь… Не такими словами, но смысл такой...

— Стась, а ты чего от него ждала? — не выдержал Олег, в результате всех своих волнений услышавший такую банальность. — Первый год его знаешь, что ли? Или надеешься, что от симпатий к тебе он из циника в добрую фею превратится? Ну ты даёшь! Пляши себе, что он тебя не выпер! А то, может, ты и от меня тайно ждёшь, что однажды я так ошалею от твоих пирожков, что стихами заговорю или ещё чего похлеще? Ты чувство реальности-то не теряй!

— Правильно говорит Галошин-Кроссовченко, — подтвердил Динь. — Мужик злой был, вот и наругался, на то и мужик. На каждую грубость никаких переживалок не хватит. И вообще не слушай, что люди говорят. Смотри, что они делают. Берётся он тебе помочь? Берётся. Как умеет, так и берётся… Тебе же по плечу стену расписать, верно? Ты всем бойцам боец, мне ли не знать.

— Да при чём тут стена или лицей! — почти крикнула Стася. — Выпер, не выпер, какая разница? При чём тут это? Робингуд нарочно моего Толика обругал. А я не заступилась! Испугалась! При том, что бояться мне нечего! Кивнула, как овца... Я трус!

— Думаешь, папа тебе не простит? Не глупи, — сказал Динь. — Всё ты правильно промолчала. Таким, как ваш Робин, душу не открывают даже в обиде, молча мимо идут. Надеюсь, когда тебя и твоего Толика какие-нибудь алкаши матерят, ты не останавливаешься сказать им, что у тебя на душе?

— Не сравнивай Робингуда с алкашом! — возмутилась Стася. — Да ты, ты даже представить не можешь, сколько он всего делает!

— А-а, — отозвался Динь. — Вон оно что. Кажется, начал понимать твои чувства... Тогда давай рыдай по полной программе, не стесняйся. Других вариантов для трезвенников нет... А ты что думаешь, Лаптетуфлев?

— Не обзывай его уже, — буркнула Стася. — Он с тобой на брудершафт не пил.

— Лаптетуфлев отбывает, окей? — сказал Олег.

— Ольк! — вскинулась Стася. — Пожалуйста… не говори никому, ладно? Совсем никому…

— О чём ты вообще, меня тут не было, я тебе приснился, — ответил он.

— Спасибо тебе огромное. Что ты обо мне волновался. Ты иногда такой сумасшедшее внимательный… Я даже не думала…

— «Спасибом» не обойдёшься, — перебил он, — приноси пирожок. Пока!

Но опять ему не удалось уйти. В соседнем квартале его нагнал Динь.

— Олег! Олег, извини, на пару слов. Я вот хотел… не люблю глупых недоразумений. Не знаю, кто ей ты, но я — просто товарищ. Окей?

— Окей, — ответил Олег. — Меня эта тема не интересует. Но раз ты не любишь недоразумений, я бы не сказал, что ты ей просто товарищ. Даже не потому, что она с тобой обнималась. А потому, что она при этом ревела. Я знаю её пять лет и ещё такого ни разу не видал.

— Я знаю её меньше, но тоже такого не видал, — засмеялся Динь. — А сегодня иду и вижу: ревёт на коленях у того самого Сапожкова, ага… Ну вот что, не интересующийся. Поверь донжуану, у которого полно подружек, Стаська — она такая одна. Особенная. Ты уж её береги, ладно? В случае чего. Просто так. Просто потому, что она хорошая. Ладно?

— Для тебя особенная, ты и береги, — фыркнул Олег. — Тоже мне, спасатель нашёлся...

Еле отвязался.

Стася меж тем так смотрела, когда благодарила, что Олег чувствовал себя супергероем, смехота.

И в то же время он был почти в ловушке. Потащиться за ней домой, подставить ей для рёва свою коленку и завести с ней общий секрет — никому, мол, не расскажу. Плохо дело!

Интересно, что за тип с бородкой. Один из многих или вправду бойфренд? А, ладно с ним. Тип как тип. Мало ли этих типов вокруг Стаси имеется, мне какая разница.

Интересно, что они все в ней находят? Может, она какая-нибудь золотая-брильянтовая, а я этого не вижу? Уж не пожалею ли я когда-нибудь, что, типа, сокровище потерял?

Ага, сокровище. С двуручным мечом. Спасибо, оставьте себе такое счастье. Только в спасжилетах к таким и приходить на свидание. Странно, что этот Динь каску не надел, слишком, видать, торопился.

Вот не пожалеть бы мне, что я за ней вообще потащился. Болтать, ревела ты или нет, мне без надобности. А вот не расхвастаешься ли ты, что я такой добрый был и за тобой пошёл...

А может, и зря я так думаю. Она и так вниманием не обделена. Про этого хиппи ни разу от неё не слыхал, а сколько их ещё там? Хотя он-то обо мне знает. А я о нём не знаю. То ли это обидно, то ли это отлично.

Сколько уже можно думать обо всём этом?! Я ничего плохого не делал. Какое мне дело до всего этого?

...Наутро он был, разумеется, совершенно не выспавшийся — и, немного поколебавшись, плеснул себе на голову таз ледяной воды. Ух!..

И тут сестрёнки повисли с двух сторон и потащили его к телефону. Кто в такую рань?!

— Прости, что я так рано, — начала Стася.

— Угу. Давай ближе к делу, — вздохнул он, перекладывая какие-то журналы, на которые с него уже накапало, а Аля с Валей с хихиканьем пристроились у параллельного аппарата — этих попробуй уйми...

— Вчера я была не в себе... Прости, что тебе пришлось обо мне позаботиться, и вообще я была не права. Ты не думай, Робин ни в чём не виноват, он с самого начала очень прямо спросил меня, согласна я на его условия или нет. Если я промолчала о том, что чувствую на самом деле, то только одна я и дурочка. Да и вообще, это такие мелочи по сравнению...

— Стась, ты меня прости, но меня, во-первых, чужие отношения не касаются, а во-вторых, мне твой Робин вообще не нравится. Он мне всё детство испортил. У нас из-за него класс недружный!

— Ольк... — каким-то странным голосом отозвалась Стася. — Ты о чём вообще? Какая связь между дружбой в классе и директором? Ты чего как ребёнок-то?...

— А я и есть школьник — ещё целый год моего законного детства впереди! В школьные годы психика формируется на всю жизнь вперёд. И что я видел все эти годы? Мы со Светланой Николаевной класс на свои деньги отремонтировали, после чего у нас отняли и Светлану, и кабинет, который отдали пришлому суперпуперпедагогу, чтоб он работать согласился. Классные руководители меняются каждый год, половина учителей с экспериментальными заскоками, каждые два года нас тасуют по рейтингам, стоит недобрать или перебрать — и ты с лучшим другом или со своей девушкой в разных классах! Все мы в этом цирке то ли подопытные кролики, то ли скаковые лошади, на которых ставки делают. Кто во всём этом виноват, как ты думаешь?

— Ольк... Мне тоже не всё нравится, но ты в курсе, например, что твоя любимая англичанка здесь только из-за Робина?

— Естественно, в курсе! Ведь это из-за Робина я к моей любимой англичанке через полгорода таскаюсь, а раньше она в школе поближе работала!

— Знаешь, ты так рассуждаешь, будто он тебе вправду что-то должен...

— Конечно, должен! Он мне должен то, что должен своему ученику любой директор и педагог. Я живу в том мире, где ученики и учителя, дети и родители, братья и сёстры связаны и должны друг другу. Если лично ты выбираешь жить в том мире, где никто никому ничего не должен, я тут при чём?

— Ладно, в таком случае, что должен ты как ученик?

— Учиться без троек, — ответил он. — Только вот мне это удаётся не благодаря, а вопреки идеям твоего Робина. Так уж и быть, негодовать из-за этого до конца дней своих я не буду, но покуда я и мои проблемы Робингуду до лампочки, это взаимно!

Когда он положил трубку, сестрички обступили его, как хищники добычу. Он подумал было, что сейчас начнутся хихиканья про утренних поклонниц, но на этот раз Алю с Валей больше заинтересовало другое.

— Оленька, а что ты должен своим дорогим сестричкам как бра-атик? — хором вопросили они.

Назад в раздел