1.7. Стасины сны и Рыжий Всадник

Стася, Рыжий Всадник

Что Вовка Зосин шпионит за Стасей и выследил даже милейшего человека Диньку, было очень неприятно. Впрочем, от Зосина можно было ждать и такого. Но Стася тогда не сдержалась и внезапно сказала то, что никому бы не сказала: «Я другого люблю».

Обидно было, что она сказала это Зосину.

Но ещё было как-то особенно торжественно и празднично внутри. Конечно, «я другого люблю» ещё не означает «и этот другой меня любит». Но всё равно. Очень много значило уже то, что она любит. Не так, как она любит всех на свете, а по-другому.

А уж кого она любит, это Вовке было выследить не дано.

Он — другой — снился ей трижды. И это тоже было особенно. Хотя нет, иногда, редко, может, раз в год, ей снились те миры, где она чувствовала себя уже не впервые, и там встречались те люди, которых она помнила и которые помнили её. Это были дорогие люди, да. Но это было совсем другое. А вот Рыжий Всадник снился ей трижды и в разных мирах. С ним и волшебная дудочка появилась впервые, та самая, которая потом много где помогала. И каждый из этих снов она помнила до мельчайшей черточки. Не потому, что каждый штрих что-нибудь в самом деле значил. А потому, что когда встречи так редки, будешь вспоминать каждую секунду, каждую…

Семь лет. Баба Яга

Украла баба Яга братца Иванушку у сестрицы Настюшки и держит взаперти, извести хочет. И не то только страшно, что держит, а то, что братец у Настюшки особенный, под счастливой звездой рождённый, землю-матушку от ворога спасти назначенный. И Всадник за ним особенный приехать должен.

Спрятан братец Иванушка среди гиблых развалин, в норах, в ямах, в лазах подземных. Проползла сестрица Настюшка узким лазом к братцу, а баба Яга тут как тут. Тянет костлявые лапы. Маленькая Настюшка, страшная баба Яга. А кругом ни души, некого на помощь позвать.

Ударили по пустынному двору копыта, прискакал воин-всадник на рыжем коне. Пробрался внутрь, схватил бабу Ягу, велит им бежать-спасаться без оглядки. А сам чуть жив на ногах держится — ранила его баба Яга когтями ядовитыми.

Выскочила Настюшка, братца на коня верхом посадила, привязала, шепнула слово доверчивое — скакать коню прочь.

Страшно Настюшке возвращаться, страшнее страшного, да только бояться-то некогда, ратника спасать надо! Земля под ногами и над головой осыпается, сердце как птица мечется — и вдруг как вылетит из груди! И в дудочку превратилось. Светится волшебная дудочка. Дунула Настюшка, мелодия в воздухе расплеснулась прекрасная — и задрожали развалины, и взвыла старуха, серым облаком обернулась — ускользнула, растаяла. Тут и дудочки нет как нет. Еле успела Настюшка Всадника вытащить — на глазах земля травой зарастает. Рыжими огнями раскрасился мир в предзакатных лучах: и травы, и небо, и близкий всадник в её руках, и далёкое пятнышко коня с братцем.

Радоваться бы и спасению, и красоте, да ведь это только здесь! Торопиться надо, пока баба Яга не опамятовалась. Скорей возвращаться Всаднику в края светлые, заповедные, злу недоступные. Ждут там Иванушку, ждут и Всадника.

Свистнул Всадник, конь и примчался, сел Всадник в седло, прижал к себе братца Иванушку — всполохнулось вокруг ковыльное поле. Не простой у Настюшки братец, заповедный, все его хранят, все помогают, так судьба расхотелась.

Всколыхнулось поле, да не полетел конь, шаг шагнул — заперетоптывался, заоглядывался.

Смотрит на Всадника Настюшка — ни слова молвить, ни покланяться. Слепит её солнце, а может, и не солнце, не может разглядеть Всадника, не смеет сказать, что у ней на душе. Собрала волю в горсть, коню приказ крикнула, побежала прочь. Застучали за спиной копыта. Добежала до дороги, насмелилась глянуть — пусто кругом, один ковыль.

Стала на колени на дорогу Настюшка, не смеет ни вздохнуть, ни мысли подумать, ни взмолиться. Смотрит, смотрит вслед, куда Всадник ускакал, куда солнце следом за ним неспешно плывёт-закатывается. Летом дни длинные, дороги тёплые, пыльные, травы душистые.

Тринадцать лет. Профессор

Ряжена Стаська мальчиком, на затылке картуз, а за пазухой — листы печатные. Попадёшься жандарму — пиши пропало. Да ей-то что, таких, как она, — пруд пруди, а вот профессор один.

— Как вы, профессор? — говорит Стаська, молоко ему в кружке греет с малиной. — Собрались? Я вашей книги не нашла в зелёном переплёте. Выпала, что ли, или сами куда её задевали? О, да вот же она! Что вы её в мешок с едой? Ах, милый вы мой, очень уж у вас вид уставший. Эх, вам бы сейчас на даче сидеть, среди роз и георгинов, писать свой труд, кто бы вас тронул. А потом — тиражом на все города. Кто ж, кроме вас, это сделает? А вы с нами связались, листовки пишете, ну разве ваше это дело? Дорогой вы мой профессор…

— Да на больную совесть какая наука ляжет? — улыбается старый профессор. — Наука, наука… Человек — вот для кого на свете наука! Есть вещи, которых, как говаривал поэт, стерпеть без подлости не можно. На какие же деньги буду я тиражи печатать и розы разводить? У кого отнятые? Нет, милая, наука науке рознь. Как коснешься до подлости — так и опачкаешься, как улыбнешься подлецу — так и впечатается он в твои глаза, так что и перестанешь истину от лжи различать, и наука твоя вся вкось пойдет. Так-то вот. А ты-то почему, стрекоза, в борцы подалась? Тебе бы сейчас — первый бал да первый жених, и другие совсем записки у сердца хранить.

— Смеётесь, профессор! Радуга, дедушка, на бал не спустится, её под небом только и поймаешь.

Тут тихо дверь отворилась, так у Стаськи кружка из рук и выпала — Рыжий Всадник!

— Быстро, — говорит. — Бегом, собираться некогда!

Вскочили они — скорей в крытую повозку. Рыжий Всадник сам чемодан профессорский взял — большая у него рука, суровая. В повозке люди незнакомые, места мало, тесно, Всадник Стаську без слов подхватил, к себе на колено взял. Сердцу в груди места мало, но Стаська хватилась — опять растяпа профессор зелёную книжку оставил!

— Брось всё, некогда! Гляди: оставим тебя! — кричат люди, но Стаська все же побежала, схватила зелёную книжку, а повозка уже и поехала, Настька едва успела сзади уцепиться, на подножку вскочить. И смех ей и слёзы вместе — хоть пять минут бы в судьбе с Рыжим Всадником рядом, и то не вышло! Живи, зелёная книжка… Никто тебя, книжка, кроме профессора не напишет, ведь те, другие, на дачах которые сидят с розами — не такой у них глаз, как у нашего растяпы усталого, милый мой, дорогой профессор! Не знаете вы, какой ценой я за вашу книжку плачу, славный вы мой, любимый профессор!

А слёзы сами по щекам катятся. Ну, это всё пыль дорожная, потрясись вот так позади-то.

Остановилась повозка посреди поля, половина людей из неё будто высыпалось — у них своя дорога, своя задача, всё стремительно. И Рыжий Всадник с ними, а Стаське дальше ехать. Минуточку бы одну с ним перемолвиться, да и той нет!

Хотела она с подножки внутрь перебраться, но опередил Рыжий Всадник: подхватил на руки, как пушинку, и сам её в повозку не то посадил, не то закинул — всё быстро, всё молча. Глаз не увидеть, слова не успеть, только в руках его точно молния без грому невидимая. Правда ли, нет ли, что случайно, что придумалось, что примерещилось — никогда не узнать! Помчалась дальше повозка, и люди тоже прочь побежали, так надо. Оглянулся один раз Рыжий Всадник, да и исчез в травах.

Была рядом жизнь, коснулась да исчезла, остался сон один.

— Профессор. Возьмите вашу книгу, — улыбнулась Стаська ласково.

— Спасибо, дочка...

И тут вдруг пальба далеко в поле. Жандармы. Поймали. Рыжего Всадника.

— Прощайте, я прослежу!

Соскочила Стаська с повозки, потому что никому в этих мирах тайны открыть нельзя, рубашку на груди дёрнула, выхватила волшебную дудочку.

Молнией по небу сверкнула мелодия, рассекла туман напополам. Никто недобрый, кого застигло, — не выживет.

Опрокинулась Стаська в траву. Сил ни на что не осталось.

Слева туман с облаками, справа облака с туманом, посередине дорожка прозрачная после дудочки. Далеко видать, только смотреть некому.

Листовки отдать не успела — жалко. Ведь целая пачка.

Пятнадцать лет. Стрела

Что вокруг, кто вокруг — не вспомнить. А вот мгновения этого не забыть…

Когда летит к тебе над бездной человек в широком прыжке — и не знаешь, долетит или нет.

Когда ты его на себя дёргаешь, и силы берутся словно из воздуха, и сам ты словно пружина, чувствуешь себя и его как одно, каждой клеточкой.

Когда он падает на тебя, а ты думаешь, какая такая сила — крошечная, но полностью тобой вобранная, его могла в послед­ний момент подтолкнуть.

Когда ты понимаешь, что это была сила стрелы. Вот этой. Вот этой…

Стася трясёт головой. Стряхивает с рук невидимый липкий обломок стрелы. Если вспоминать это всё время, можно совсем свихнуться.

Дверь отворяется, и в покои вбегает женщина. Стася ненавидит эту женщину. Женщина картинно заламывает руки, а Стася, вскочив, заламывает её — хватает как придётся и вышвыривает за дверь, не заботясь о том, мягко ли будет падать. Женщина не жалуется. Она в страхе поднимается и со сдержанным рыданием бежит прочь.

— Это было слишком, — тихо говорит голос. — Всё-таки она мне жена.

Стася возвращается к Рыжему Всаднику, неподвижному на постели.

— Вот когда у тебя хватит сил вышвырнуть отсюда меня, тогда, так и быть, я перестану вышвыривать отсюда её, — отвечает Стася.

— А если я не поправлюсь? — со слабым смешком вопрошает он.

— Тогда я вышвырну её и с твоих похорон.

— Какое жестокое положение, — произносит Рыжий Всадник и слабо подхихикивает, но смех переходит в кашель.

— Прекрати! Тебе нельзя смеяться, — Стася невесомо кладёт ему ладонь на грудь, как будто это может чем-то помочь. Хочется его успокоить.

Рыжий Всадник, едва справившись с кашлем, накрывает Стасину ладонь своей. Произносит очень серьёзно:

— Всё пройдёт, ты останешься… Послушай, ведь там, в посмертном мире, неведомо где… Кем бы мы ни стали, что бы нас там ни ждало, ты ведь и там меня отыщешь, правда? Ведь не забудешь?

Неужели он не шутит? Неужели ему так тошно? Заставив себя сдержаться, она отвечает:

— За мной не заржавеет. Только больше ни слова! Ты мне ещё и здесь понадобишься. Спи!

Потом про дудочку вспоминает. Как же это она, ведь сон же это, у неё же в руке — если постараться — родится волшебная дудочка! Скорей дунуть в неё — и...

Нет. Не дудочка. Обломок стрелы.

…— Стася! Стася! Стасечка!.. Вот, шевелится! Она очнулась, очнулась! Стася, что с тобой? Тебе плохо?

— Что? — говорит она. — Мне? Нет… В чём дело? — она на руках у папы, склоняется мама с нашатырём и бабушка с измерителем давления, прыгает Серёнечка… На столе разлитое варенье, Серёнькина разукрашка и ворох карандашей. Один из них — красный, липкий — в руке…

Было? Не было? Правда? Неправда? Во сне — тысячи миров, миллионы историй, которых никогда не происходило на земле, и какие-нибудь один-два мира, которые на самом деле могли бы быть. Но были ли?

Есть ли ты на этой Земле, Рыжий Всадник? Родился ли ты? Как найти тебя, как узнать?

Назад в раздел