1.8. Месть

Борис, Олег, Стася, Вовка, Робингуд

Вечером показали передачу, Борис её застал.

У директора почти всю речь взяли. «Если отцы голубых кровей отказываются от заботы о своих детях, значит, они такие отцы. Но я — не граф и не епископ. Я — Робин. И я буду охранять свой Шервудский лес!»

У Стаси — ту самую фразу: «Правда нашего Робингуда в том, что он деятель».

Эй, а это ещё что?!

«Борис Ковалевский. Восемнадцать призовых мест в олимпиадах различных уровней. И вы хотите, чтобы эту золотую голову учила какая-нибудь Марфа Прохоровна?»

«Только здесь я могу каждый день видеть человека, без которого мне было бы слишком грустно». Эти Стасины слова пустили на фоне съёмок, которых Борис вчера не заметил — как раз когда Стася его благодарила, а он слегка нависал над ней, волнуясь, что произошло.

Едва сюжет кончился, затрезвонил телефон, это был возбуждённый Вовка:

— Вот! Теперь-то ты понял, что такое креативный пиар?! Она говорила про Сапожкова, а приклеили к этой фразе тебя, потому что у тебя восемнадцать призовых мест! Как говорится, чик-чик, монтаж и никакого мошенничества. И вообще, что у вас было? Почему ты за нами в кафе попёрся? Да ещё и так повернул потом, чтоб без меня её провожать. Друг называется! Что-то ты темнишь!

Этот разговор оставил Бориса в некотором смятении. Вчера Борис ясно почувствовал, что Вовка Стасе в тягость, и потому отправил его домой под предлогом серьёзного разговора. Разговор у него к Стасе в общем-то был не новый — он ещё раз пытался растолковать Стасе, в чём она не права. Объяснял, что достойный человек просто обязан после такого происшествия из лицея уйти. Не потому, что на посмешище выставили именно её, а потому, что вообще кого-либо! Сгоряча добавил, что и сам он теперь здесь оставаться не хочет. Стася ничего не отвечала, только вздыхала, соглашалась или нет — не вполне понятно.

А вот из-за кого она остаться хочет, если не из-за своего парня, Борис спросить не решился. Слишком боялся услышать имя Робингуда и какую-нибудь историю ещё хуже той, что была на виду. Но сейчас ему припомнился и тот взгляд напрямую, и хватания за одежду... Что, если это и вправду о нём самом?! После всего, не пытаться выяснить это уже нельзя.

Наутро он пошёл в Стасин класс. Раздумья о том, как начать разговор, прервала дичайшая сцена.

Из кабинета в коридор пытался выскочить Сапожков. Пытался, потому что на ноге у него повисла Стася.

— Развод! — восклицал он. — Однозначно развод! Мало того что твои измены по телеку показывают, так ещё и леденцы зажилила?! Всё! С меня хватит!..

— Не-ет! Я без тебя жить не могу! — умоляла Стася, тащившаяся за ним на коленях.

— Не домогайся до моей ноги! — возмущался тот.

— Эй, Сапожков, — окликнул его Борис, и тот сразу перестал кричать, а Стася от него отцепилась и смотрела на Бориса снизу вверх как-то виновато. — Я как раз пришёл прояснять этот журналистский выверт. Успокойся, между нами ничего нет.

Сапожков не успокоился:

— Так я и поверил! А вот это как понимать? — он помахал коробочкой с монпансье. — С чего вдруг такая щедрость?

— Ты чего такой нервный, Отелло? — нахмурился Борис. — Так в себе не уверен, что ли?

Но тут Стася его удивила. Она наконец поднялась с колен и сменила тон:

— Олег, шутка — это когда смешно всем. И верни уже ворованное, — она потянулась за конфетами, но Олег в последний момент вскинул руку вверх:

— Это моя компенсация за моральный ущерб!

Борис перехватил его руку, но неудачно — коробочка полетела вниз, они оба кинулись её ловить и оба поймали. Правда, упали на колени, и нелепый Сапожков никак не хотел разжать пальцы, потом загоготал:

— Полюбуйся, неверная! Кому нужна девушка? Джигиты делят конфетки…

— Слушай, ты! Петрушка! Хватит так с девушкой обращаться! — не выдержал Борис, прихватив в кулак его куртку.

— Академик, ты меня прости, но ты слишком умный, — отреагировал Сапожков, отпустив наконец конфеты. — Если ты в роли влюблённого рыцаря, мог бы и сразу сказать. Только прими к сведению, рыцарь, что дарить конфетки опечаленной деве — это прямой путь к стоматологу, если не хуже.

— Борис, прости, оставь ты этого оболтуса, — взмолилась Стася. — Да он же от начала и до конца дурака валяет…

— Ахаха! — залился Сапожков. — Вот это математическая точность! Академик, мы с тобой — картина Репина. Оболтус валяет дурака, а дурак валяет оболтуса!

— Сапожков!.. — она топнула ногой, и на глаза у неё почти навернулись слёзы. — Иди ты знаешь куда…

— Не знаю. Куда?

— Вали с моей парты, вот куда, — заявила она. — В свой развод. Если ты такой тупой!

Сапожков резко перестал веселиться. Встал.

— Окей. Свалю. Прости, что такой тупой. Думал, что поднимаю тебе настроение, а оказывается, посягнул на святое, ха, — он пошёл в класс, тогда как у входа уже начали собираться глазеющие. Только у дверей коротко оглянулся, чтобы одарить Бориса снисходительным смешком, и скрылся.

Стасю всё это, кажется, не особенно обеспокоило.

— Академик, прости! Сначала ты из-за меня в этот нездоровый репортаж попал, теперь ещё и сюда… Приношу тебе одни неприятности... Ой... — она резко вскинула ладонь ко рту. — А ты для чего пришёл? У тебя что... после этого ролика проблемы с девушкой? Ну почему всё так по-дурацки!.. Мне надо с ней объясниться, да?

— Не переживай, нет у меня ни девушки, ни неприятностей. Но есть один разговор, — он покосился на любопытствующих. — Когда разберёшься со своим Отелло…

— Да ну его! Мозги дома забыл. Делает вид, что не знает, когда остановиться.

— Он мне не нравится, но если вы из-за меня поссоритесь…

— Забудь. Разберёмся. О чём ты хотел поговорить? — она по-детски уцепила его за рукав и потянула уйти от класса.

— Я тебе леденцы на всю жизнь покупал, а ты, значит, их решила за день съесть? Нехорошо… — вместо ответа сказал Борис, возвращая ей гремучую баночку.

Стася чуть хмыкнула, ответила:

— Ты спрашивал позавчера, не стыдно ли мне. Да, мне стыдно. Но за другое. Я — трус.

— Трус? Ты? С чего это? Что ты себя ставишь ниже плинтуса, это я вижу. Но что касается смелости…

— Я панически боюсь Робингуда, — поникла Стася.

— Ты? Называя его в лицо по кличке? Боишься?

— Так он этой кличкой гордится, очевидно же. Потому и называю. Нет, я однозначно трус. Мне так давно хочется до него достучаться, но каждый раз кончается тем, что говорит он, а я безвольно соглашаюсь.

Они спустились по ступенькам крыльца, остановились сбоку.

— Стася, после этого монтажа я задумался. Когда ты говорила свою фразу про особенного человека, почему ты смотрела на меня? Она имеет ко мне какое-то отношение?

— Да, — Стася слегка порозовела. — Когда ты сказал, что я в лицее из-за паршивой бумажки, мне было обидно. А когда ещё и журналистка спросила, я не выдержала и ответила… тебе, конечно, не ей. Что я не из-за бумажки. А из-за человека. Может, для тебя и такая причина смехотворна, но для меня она самая важная, — теперь она снова смотрела на него прямо. Только расстояние до неё на этот раз было короче руки. Он уже был почти уверен, но всё же спросил, чтобы не ошибиться:

— Я спрашиваю, кто этот человек?

Стасины брови подпрыгнули вверх.

— Разве не очевидно? Конечно, Олька…

— Какая Олька? — оторопел Борис.

— Какой, — ещё больше покраснела она. — Извини, это я его так называю… Олега. Сапожкова.

— Но ты же сказала, что тот человек тебе не парень?! — возмутился Борис.

— Да, — кивнула Стася. — Я обожаю Олега, а он мне это позволяет. Как это назвать?

— Это называется рылом в лужу, — почему-то рассердился Борис. — У тебя что, в самом деле совсем достоинства нет?! Что ты вообще находишь в этом паразитирующем примате?! Так мне радоваться надо, что я вас поссорил?

— Про меня говори что хочешь, а Олега не трогай! — нахмурилась Стася. — Академик, ты — настоящий рыцарь, Ольке этого не понять, и я ещё проведу с ним яростную разъяснительную работу, чтоб он тебя в шутки не втягивал. Но если рыцарь полезет в разборки со скоморохом, то на посмешище он себя сам выставит.

— Послушай, Любимова, — сказал окончательно вышедший из себя Борис, и тут же поморщился: с такой фамилией ещё ласковей имени выходит. — Я позвал тебя, чтобы объясниться. Не исключаю вероятности, что я и впредь за тебя как-нибудь заступлюсь, потому что не могу я равнодушно идти стороной, когда людей унижают. Но имей в виду, что лично ты мне очень не нравишься, и чем дальше, тем сильнее. Откуда ни гляди, ты вся с ног до головы — насмешка над человеческим достоинством. Даже свои таланты ты умудряешься превратить в балаган. Меня оскорбляет само твоё существование, понятна эта мысль или нет? У меня всё. До свидания.

— Сейчас ты определённо хотел меня обидеть, а не просто высказаться, — сказала Стася, опять поймав его за пиджак. — Обидеть и сбежать. А что, выслушать в ответ, что я о тебе думаю, боязно, что ли?

— Какое мне дело до того, что ты думаешь? — ответил он. — Ладно, стою и слушаю, поторопись уже со своей речью.

— Приготовься — я мстительна, — она сверкнула глазами. — Так вот, Академик, хоть тебе и нет до этого дела, я всегда думала, что ты во всей этой школе единственный по-настоящему необыкновенный человек. Всякое там умный-красивый-мужественный даже и не в счёт, я совсем о другом. Ты — самый талантливый, самый благородный, самый взрослый, самый потрясающий. Я думала так всегда, и я думаю так теперь. У меня дома на столе под стеклом лежит обрывок листа в клеточку с твоим чертежом, и ты вряд ли мог бы понять, что это значит. Я никогда не надеялась, что такой небожитель когда-нибудь снизойдёт до разговоров со мной, так что была совершенно счастлива, когда ты пришёл на мою выставку и принял участие в моей судьбе, более того, спас и одарил. После всего этого мне стоило бы покорно испариться, узнав, что так неприятна тебе, но тут уже берёт верх моя неблагородная натура. У тебя есть полное право игнорировать мои просьбы, но всё-таки я не промолчу. Я очень, очень прошу тебя… — она вдруг резко опустилась на колени и приложилась лбом к его ботинкам, он отскочил — она осталась склонённой. — Пожалуйста, оставайся верен тому лучшему, что в тебе есть и чему я теперь кланяюсь — пожалуйста, не предавай своего внутреннего бога благородства и человеческого достоинства, даже когда жизнь загонит тебя в угол. Вот о чём моя просьба. Теперь и у меня всё, — она поднялась. — Всё от начала до конца было искренне. А теперь я сбегаю, как полагается трусу. Но если что, буду счастлива видеть, как ты меня догоняешь.

Она быстро ушла, оставив его в оторопи. Посреди дороги, между двумя десятками людей, глазеющих с разных сторон. Пожалуй, никто из них не слышал этой безумной речи, хорошо это или плохо — Борис не знал. Он громко сказал вслух:

— И что это было? — и резко ушёл в свой класс.

По пути его настиг звонок, так что во время урока на него пока никто не косился, но это была лишь смехотворная отсрочка. На следующей перемене он точно попадёт в центр школьных сплетен. Подлая Стася! Это же действительно месть! А что такого она ему наговорила… с таким лицом… и как он ещё должен всё это переварить?! И это… не предавать внутреннего бога… это что, теперь я каждый раз буду вспоминать её, когда буду стоять перед каким-то решением?! Боязно ли мне её выслушать, слабо ли мне оставаться верным своему богу… сплошные подначки! Я не обязан вестись на всё это!

И тут он вспомнил свою вчерашнюю речь. Лицей… что недостойно оставаться в лицее... Она ещё после этих слов так внимательно посмотрела!..

— Эй, — Вовка пихнул его локтем. — Ты заболел, что ли? Или что-то случилось? Весь перекошенный и скоро вскипишь, по-моему…

Он не стал отвечать, но на перемене Вовка пристал снова:

— Борька, да что с тобой, а?

— Ничего, — огрызнулся он. — Меня сделали!

— Э… кто?.. — опешил Вовка. — В каком смысле? Опять математик тебя обставил как-нибудь, что ли? Ну ничего, ты же в долгу не останешься…

— Первый человек, которого я по-настоящему ненавижу! — выплеснул Борис.

— Да кто?! Ты о ком?

— О ней, — зловеще сказал Борис.

— Это самое… что значит — о ней… — неуверенно пробормотал Зосин. — О ней?! Борька! Только не смей мне говорить про неё никаких гадостей, понял?! И вообще к ней не подходи!

Слухи поползли быстро. Борис не отвечал ни на какие расспросы, однако на четвёртой перемене его вызвал к себе Робингуд. В кабинете находились также англичанка, физрук и староста Стасиного класса Ляпин.

— Ну что, Ковалевский, рассказывай, — велел Робингуд. — Что это было. Я тебе даже варианты подскажу. Например: признание в любви, или раскаяние в каком-то страшном грехе, или у неё просто ботинок развязался, или, может быть, заявишь, что она кланялась в твоём лице богу математики?

— Между прочим, нечто вроде последнего и было, — не сдержался Борис. — Но вам, простите, какое дело?

— Во-от! Вот!... — восхитился чему-то Робингуд и стукнул по столу тыльной стороной кисти. Остальные его восхищения не разделили и как-то странно зашевелились — Борис не сразу поверил своим глазам. На ладонь директора легло несколько купюр.

Робингуд крикнул секретарше:

— Алёнка! Бегом сюда! Пляши: вот тебе спонсорская денежка на ту злополучную политическую карту мира. Дуй в «Дидактические пособия»! А ты, Ляпин, спорь со старшими почаще, ибо в споре рождается истина, — объявил он старосте, потом обернулся к преподавателям:

— А вам, уважаемые педагоги, минус за недостаточное знание психологии ваших подопечных!

— Свою-то ставку зажал, Петенька, — отметила англичанка.

— Ничего подобного, я ей просто распоряжусь иначе, — директор достал из стола коробку конфет и протянул Борису:

— Вот! Передай Любимовой. Премия за патриотическое мышление истинного лицеиста!

— Не передам, — внешне спокойно ответил Борис. — Сапожков против будет, он говорит, что дарить девам конфеты — это отправлять их к стоматологу. Кроме того, отстёгивание процентов выигрыша объекту спора выглядит подозрительно.

— Да-да, Пётр Филиппович, — присоединилась англичанка. — Так что выворачивайте карманы, сэр, и несите свою долю ответственности за азартные игры в школе.

— Толку нет выворачивать, у меня там третий день пусто, — отозвался Робингуд. — С зарплаты торжественно куплю футбольный мяч вместо того, который Пончиков угрохал, Игорь Дмитрич подтвердит. Всё, все свободны!

— Вы спорили с пустыми карманами? — уточнил Борис, задержавшись. — Или поставили конфеты?

— Не был уверен, что выиграю, но был уверен, что не проиграю, — дружески поделился Робингуд. — А конфеты — обычная взятка. Взять взял, а куда пристроить? То ли прихватить с собой в РайОНО, брякну им на стол и скажу: «Вот уже вам бакшиш, подпишите, наконец, бумаги по учебникам!»

— Это шутка или вы правда берёте взятки?

— Я собираю налоги на глупость, — несколько помрачнел Робингуд. — На глупость, на жадность, на рабскую психологию.

— Жизнь по понятиям? — уточнил Борис.

— Ну да, — согласился Робингуд. — А ты не знал?

— Теперь буду знать, — ответил Борис и вышел.

...Вот так, Ковалевский. Вот так.

Назад в раздел