Часть 1. Глава 16. Ориентация.

Ветер тихонько треплет крышу, шуршит клеёнкой, изредка с коротким стуком бросает иголки. Ноют по углам комары, спускаются вниз, надоедают. Олег болтает в ответ на редкие реплики Николаича, а Дёма лежит и слушает. Специально напросился на место Командора, потому что был уверен: молча не уснут.

- Он её окучивает, как гипнотизёр, - переживает Николаич. Интересный он вообще: как сам педтехнологии применяет, так ничего, а как кто другой - так это непорядок. Впрочем, все мы в чём-то такие однобокие.

- Кто кого окучивает, это ещё вопрос, - басит Олег. Голос у него удивительно низкий, пещерный какой-то, гудит как ветер. - Я её с детства знаю, с тех пор, как Илюха её в каком-то пионерлагере подцепил. Кроха, а себе на уме. Пока родители рядом, она всё щебечет: дядя Олег, дядя Илюша, а как узлы вяжут, а как колышки втыкают. Когда они устанут её ждать и уйдут, оставив её с нами в турклубе, она бегом к Илюхе и давай: Солнце, а почему говорят, что на звёздах нельзя жить? А какие галактики гармоничнее - спиральные или шаровые? А откуда звёзды свет берут? А что такое энтропия*, она мне грозит или нет? Это она у отца книжки научно-популярные втихаря утаскивала, и один автор оказался слегка поэтом и написал лирическое отступление про царицу хаоса, которая всё живое уничтожает, он, конечно, не знал, что на его страшилку дитё наткнется и неделю будет во сне с энтропией сражаться... Уйдет дитё домой, Илюха книгами обложится - читает про галактики и про энтропию, будто других дел нету. Да он вообще чудак. Матери он не знал - при родах умерла, класса до шестого жил на севере у таёжного своего деда. Потом сюда к номинальному отцу приехал, а когда тот помер, мачеха вышла за богатого, а квартиру Илюхе оставила, пока не понадобится. Ну а тут дед помирать стал, Илюха к нему уехал и канул куда-то. А Ксюха в клуб всё ходит, ещё и Ваньку Штеера привела. Но с тем всё понятно: альпинист классический, врождённый. А её-то, видишь ли, особенно интересовало, как выживать в условиях крайнего севера, как без денег перебиваться и как водиночку ходить. И ведь знаешь, другие туристки женщины как женщины: звёзды звёздами, а очаг очагом, но эта просидит всю ночь неизвестно где, дров нарубит поутру, чтоб от работы согреться, полбулки ржаного отломит, и опять ищи-свищи. Да много что тут рассказать можно. Я такую жену врагу не пожелаю. А Илюхе пожелаю. Вот, например, как ты думаешь, чем они там сейчас заниматься будут?

- Жар-цвет искать, - уныло говорит Николаич.

- Нет. Какой ещё жар-цвет. Сначала они будут часик спорить. Не знаю, о чём, но они найдут. Потом выдохнутся, залезут в их сибирский двуспальный мешок. Обнимутся там. Потом поглядят друг другу в глаза. И Ксюша торжественным голосом скажет: "Солнце! А ведь я на той неделе достала труды Козырева! Те самые, в которых написано, как звёзды время в энергию превращают! И вот там на странице двадцать восемь..." и так до утра. А утром они встанут и пойдут по лесу мусор собирать и жечь. Сожгут и сядут рядышком читать "Монизм вселенной"*. И конспектировать. А ночь опять проведут в спальнике втроем с Козыревым. И так всегда. Причем, учитель, я тебе ручаюсь, что они влюблены друг в друга до смерти.

- Жуть, - отвечает Николаич. - Не верю.

- Тебе жуть, а им счастье. Знаешь, как они прощались шесть лет назад? Сроду не было у них речи ни про какую любовь-дружбу, а тут вдруг она спросила: "Ты кого больше любишь, меня или звёзды?" Он задумался и не отвечает. Она сказала: "Я требую, чтобы больше всего ты любил звёзды". Он ответил: "Мало ли чего ты требуешь, а я больше всего красоту люблю". Она согласилась: "Ладно".

Олег замолкает. Николаич ворочается, говорит:

- Неправильно всё это. Какой-то фанатизм идеалистический. Звезды это хорошо, только кроме ледяного космоса должны же быть живые цветы, а кроме уборки мусора - бег по лугу взахлёб, и по траве кувырком! Может, он и робот, но Ксюша! Если б ты видел, какое в ней богатство полноструйное, когда она себе волю даёт!

- А по траве кувырком - траву губить, - замечает Дёма.

Николаич поворачивает к нему лицо.

- Волчанский, ты это всерьёз?

- Конечно, всерьёз. Но возникает вопрос: имею ли я право траву убивать? Ты для себя знаешь: можно. Она для себя знает: нельзя. А я не знаю.

Николаич издает презрительные звуки, отвечает:

- Ты, Волчанский, и по людям пройдёшь - не моргнёшь.

- Люди гадкие, а трава мне ничего злого не сделала, - отвечает Дёма.

Николаич морщится, машет рукой:

- Кончай, Дёмагог, без тебя тошно.

- Почему же тебе тошно, если Ксюша счастлива? - не унимается он. - Ты не хочешь, чтоб ей было хорошо?

- Мозахистское какое-то счастье, я бы сказал.

- Она его тебе не навязывает. И вообще, кончай вздыхать, ты же проповедуешь ежесекундную радость. Радуйся, Николаич! Твой опыт в познании мира стал богаче! Радуйся!

- А ты-то что проповедуешь? - спрашивает учитель. - Что-то ты сам сегодня чрезмерно радостный.

- Он влюбился, - говорит Олег. - Влюблённые все так выглядят.

- Психолог ты, что ли? - смеется Дёма, потому что от такого обвинения лучше не отпираться, будет неубедительно. Тем более что он и вправду несколько влюбленный, но это должно скоро пройти. Влюблённый - это ерунда, главное, чтоб не заговорили о самом главном, что до них не касается.

- Вот это новость. И в кого же, если не секрет? - интересуется между тем учитель.

- А что, разве незаметно? В Командора, вестимо, - искренне признаётся Дёма.

- У тебя что, ориентация нетрадиционная? - помолчав, осторожно спрашивает Николаич.

- Учитель, наконец-то ты сообразил, - веселится Дёма. - Сам подумай, куда бы я пришёл с традиционной ориентацией? Туда, куда все приходят? Мне туда неохота. Мне бы чего-нибудь получше.

- Да ну тебя, Волчанский, любишь ты людей морочить. Бездельник ты ещё тот.

Дёма с усмешкой закидывает руки за голову. Сам-то он знает, кто он такой. И этого ему достаточно. А прохожие пусть себе мимо проходят.

Однако жить пора, жить, а не существовать, как давно ему пора начать жить!

Назад в раздел