Ксюша почти бежит по тропе, так что Илья за ней еле поспевает. Места знакомые, скоро нависающий справа гребень кончится, пойдет пологая дорога вверх, к следующему, по руслу пересыхающего ручья. Полручья где-то глубоко в грунтах, только иногда бурно разливается в ложбинах, полручья в мае-июне прямо по тропе, знай прыгай по скользким камням, а кое-где шлёпай по глине или, если хочется, лезь-обходи глубоко в чащу по чавкающей листве, одна радость, что клещей в этих местах практически нет.
Они идут без малейшей передышки уже около полутора часов. Ксюша - словно за ней кто гонится - торопится, падает, поднимается... Скоро покажется гребень, а тропа оставит ручей и пойдет взагиб, чтобы потом, слившись с боковой дорогой, привести к подъёму. Ксюша тяжело дышит, но не сдаётся.
"Знаешь, ты не прав. Я всё-таки не говорила укради и владей. Запри и увези - это другое. Может, я была не права, но не так, как вышло у тебя. Поддержать или тащить на себе - есть разница. Ты говоришь, что ты со мной, а разве ты со мной, если я в твоих глазах - провинившееся существо, вылепленное хрюкающим Андреем? Я свободна и падать, и подниматься, и то и другое - моё, я этого не отдам. И Андрея не отдам. Я не продаюсь в розницу, понимаешь?"
"Ксюша, родная Ксюша, но ведь я тоже не продаюсь в розницу. Я не осуждатель, но если ты сядешь на стол или начнёшь надувать жвачные пузыри, я не могу не назвать это некультурным. И если ты начнёшь травить анекдоты, я назову это недостойным, и если ты начнёшь выделываться передо мной или лгать - я назову это безобразным и выставлю тебя за порог. Я называю вещи своими именами и буду, потому что на лжи невозможно никакое построение".
Перед самым подъёмом фонарик приказывает долго жить. Узкий серп молодого месяца прячется за хребтом, и они лезут почти наощупь, а сбоку, сверху, снизу всё кто-то шуршит, шныряет, шелестит, а иногда пищит или скрежещет.
Вот и первая площадка. Голый камень, палатку здесь вряд ли установишь, впрочем, они всё равно в этот раз с одним тентом. Ксюша бухает рюкзак с плеч, приваливает его к скальной плите, ложится и молчит.
- Эй... букашка, так нельзя.
Она вздыхает, поднимается, умывается и сдержанно пьёт из канистры, которую он набрал, прощаясь с ручьём. Пока он возится с пенкой, да со своим сибирским спальником, Ксюша переодевается в сухое. Там, по дороге, она столько раз падала в ручей, что это совсем не лишнее. Ну вот, теперь до неё ни холод, ни ветер не доберутся. Илья убирает канистру, меняет штаны и носки и присаживается на край пенки, задумчиво глядя вверх. Звёзд мало, - больше дымка.
- Ты как будто не знаешь, можно ли тебе тоже сюда влезть, - говорит Ксюша.
- Не знаю, - соглашается он. - А можно?
Спальник у него, можно сказать, на двоих - по крайней мере, они очень удобно там устраивались, когда не надзирали за ними вечноподозрительные Ксюшины родители. Но это было давно...
- Ну вот что, - мрачно говорит Ксюша, - слушай и не перебивай. Я люблю тебя как самую разъединственную на свете половинку. Но меня мучит один вопрос. Первое. Мою маму ты знаешь, её весь город знает. Так вот, она говорит: что естественно, то не безобразно. Второе. Она заваливает меня грудами медицинских аргументов, и я вынуждена с ней согласиться. Третье. Делай со мной что хочешь. А вот четвёртое звучит внутри криком: "С кем угодно, только не с тобой". Пятое: отвечай.
- Отвечаю. Первое. Что естественно, то не безобразно. Это правда. Отсюда второе, которое слушай хорошенько: что безобразно, то неестественно. Третье. Наука, особенно медицинская - это набор умозаключений, выведенный кем-то на основании собранного им опыта, и только. Четвёртое. Когда-то давно ты спросила, кого я больше люблю: тебя или звёзды. Я тогда не ответил. Потому что это одно и то же, букашка. А пятое, если уж я правда могу делать с тобой что хочу, - я очень давно хочу тебя обнять. Я тебя тысячу лет не видел. Это-то можно?
- Господи Боже! - шёпотом вскрикивает она, накрепко обхватывает его и начинает плакать. А он улыбается спокойно, счастливо, светло, первый раз за много-много дней с тех пор, как Ксюшина мама застала их вместе и устроила скандал. С тех пор, когда он думал о Ксюше, этот вопрос тоже мучил его, то есть, по большому счету ему было всё равно (как она скажет - так и ладно), но всё-таки, всё-таки... Какие чистые, звонкие звёзды в небе! Сокровище ты моё, букашка подсолнечная, до чего мы с тобою созвучны!
...А тьма сгущается, и постепенно затихают звуки. Значит, всё ближе становится час перелома ночи в утро. Всё реже шуршат шныряющие мыши, реже прорезает воздух стрекот или быстрый пыльный хлоп ночных насекомых. Горы дышат в жутковатом утробном ритме, даже ветер, кажется, цепенеет, заглядывая сюда, становится неодушевленным. А тут ещё и небо понемногу затягивает. И окружают бестелесные горные тени, таращат свои гномьи глаза, меняют очертания, всё плотнее, плотнее... обычно их манят и отпугивают красные искры костровища, да ещё и Илья понемногу подбрасывает поленьев, но сейчас костра нет, и тени эти чуть не прыгают через спальник, толкутся вокруг рюкзаков. Любопытные и непонятные: не поймёшь дружелюбные, не поймёшь враждебные. Один течёт сюда...
Они разом поворачивают головы - тень пронеслась наискосок от ног к изголовью и исчезла там.
- Солнце, мы бредим? - еле слышно шепчет Ксюша. - Это, наверное... какая-нибудь птичка, да?
- Ну конечно. Это рыбка! - отвечает Илья.
- Да кто ж это тогда?
- Не знаю. Здешние жители. Гораций, много в мире есть, что вашей философии не снилось*...
Они молчат. Слушают ночь. И вот будто малая тонкая нотка пронзает звёздный купол, вот ещё... И горы замирают. И ждут не дыша, как ждут прихода вековечной мечты... Всё остальное ничуть не изменяется. Но пространство преображается, как если бы тысячи невидимых гонцов по цепочке передавали весть: утро идёт! утро! Утро!
И тени всё ещё толпятся, и трещит толстый ночной бражник, роняя пыльцу с крыльев, и темень будто бы та же... но сердце чует: утро! утро!
Проходит ещё полчаса или больше, и начинает понемногу светать. Небо расчищается, открывает им россыпь ярких пока ещё утренних звёзд, но вот и они тают, и тают тени, а на востоке занимается заря.
А горы распрямляются, становятся спокойным уверенным строем. Они чутко ждали утра, они первые узнали его, и теперь они давно умыты и готовы торжественно встретить его победную поступь.
С подгорного озера поднимается туманная дымка. Три тонких шиповниковых веточки расправляют листья, дрожат на ветерке, нежном, чистом и радостном. Вот и первая нота лесной певуньи, за которой откликнутся другие.
- Ксюша, спишь?
- Что ты! Как можно...
Восток открыт им, и малиновое знамя солнца сквозь слоистые облака у горизонта можно встречать не вылезая из спальника, но Ксюша хочет приветствовать его стоя, ёжась от холода. Солнечный шар приближается, рыжеет, белеет, одолевает облака.
Это идёт утро.
(c) Все права на воспроизведение авторских материалов принадлежат Екатерине Грачёвой. Цитирование приветствуется только при наличии гиперссылки на источник. Самовольная перепубликация не приветствуется, а преследуется по закону. Если вы хотите пригласить меня в какой-то проект, сделайте это легально. (написать >>>) |