Глава 6. Самая страшная угроза

На редакционной встрече областной детской газеты Виктор дал мне кассету со своими песнями. И я летела домой, ожидая от неё самых звёздных, простых и ясных слов. Но уже с порога я окунулась в штормовое море отцовских восклицаний.

Еще недавно этот представитель родительского комитета ходил, грустно посмеиваясь и названивая родителям: мол, плата за обучение снова растёт.

— Но у нас нет таких денег! — восклицали родители. — Что же нам делать?

— Дьяков говорит: нет денег — ищите спонсоров, — отвечал папа. — Вот, и я ищу.

— Нашли? — удивлялись в трубке.

— Нет. Но я ищу.

— А если не найдёте?

— Буду продолжать искать, — папа пожимал плечами.

В трубке что-то соображали и в итоге сообщали:

— Тогда мы тоже будем искать.

— Жаль, что нет денег, — вздыхал папа. — Ну, я так и записываю, что вы ищете спонсора.

Так отец и пошёл на собрание комитета — с полным списком неуспокоенных людей, ищущих спонсоров. Только один родитель печально попросил записать его в штрейкбрехеры и сдал требуемые деньги — он в лицее преподавал.

Предстояло очередное сражение. Папа спрашивал, куда идут деньги. Так ли необходимы светильники с канделябрами в туалетах, отделанных деревом? Чем бетонное крыльцо хуже мраморного? И так ли необходимо устраивать выездные каникулярные школы с суперпитанием и суперпроживанием, в то время как остальным детям не могут даже обеспечить чай с бутербродом на выделяемую, между прочим, дотацию? Надо ли насильно сгонять детей на платные спецкурсы — при том, что дети, может быть, хотят заниматься в совсем других кружках, которых в лицее нет?

Одним словом, претензии были. Директор же на все вопросы (или же нападки, — это как посмотреть) ответил лаконично: можно ничего не устраивать, а вместо того всю жизнь просидеть... (обрыв цитаты из культурных соображений).

На такие аргументы возражать сложно.

Так или иначе, папа был оскорблён и возмущён.

— Знаешь, — сказала я, — пока брат закончит школу, я допишу фантастический роман, который теперь обдумываю. Я нарисую там и Дьякова... в романе он маститый эколог. Ну, ты же знаешь, что воззвания экологов — всё равно что семена, упавшие на камни. А этот эколог будет хитрее, он произведёт громадную работу: устроит так, чтоб с одной планеты разом разлетелись по всяким поводам деятели, которых он считает достойными. А затем организует — то есть ускорит — на этой планете глобальную экокатастрофу... Одним словом, решит, что он вправе быть Богом, Наполеоном или на худой конец графом Монте-Кристо. После произошедшей трагедии существа всех прочих планет испугаются наконец, что такое может и с ними произойти — и начнут спасать природу... Цель оправдывает средства, выкупается благополучие большинства ценой бедствий немедалированного меньшинства. Причём эколог мой всерьёз будет считать себя героем вроде Данко, забыв, что Данко отдал людям своё сердце, а не чьё-то иное...

Папа слушал вполуха. Но я продолжала:

— Итак, экология с тех пор в чести, и потому наш персонаж утверждается в своей правоте; все его малые поступки начинают нести отпечаток того же мироощущения. Окружающие начнут это замечать и осуждать, но в ответ на упрёки и критику он лишь глубже погрузится в свою возмущённую философию, как у Дьякова: «ах, опять все чистенькие, один я подлец!» Будет защищаться, вставать в позу, обличать, прижимать к стенке... когда-то действия его дойдут до абсурда, и он вдруг в потрясении поймёт, что он творит. А вот что дальше, я не знаю. Понимаешь, в запой могут уйти слабые люди, а этот должен быть волевым, мощным характером, иначе как он всё это сумеет? Такие, приходя в отчаяние от содеянного, не спиваются, а стреляются. Но я совсем не хочу, чтоб персонаж мой погиб. Ведь есть же в нём и хорошее! Но самое главное, кто же кроме него будет исправлять всё то, что он натворил?! Именно исправлять, а не пассивно «принимать страдание» на каторге, как Раскольников. Нет, теперь пусть направит все силы своего характера на то, чтоб подниматься, чтобы начать действительно служить миру, а не своей идее! Я знаю, это очень трудно. Здесь действительно нужна поддержка чьего-то большого сердца. Значит, у эколога должен быть друг. Ты спросишь, откуда я возьму такого друга, ведь в поздний период с моим экологом никакой добрый человек не подружится, а если дружба давняя — то как мог этот друг не остановить эколога вовремя?! Но я уже придумала, что это за характер. Дело в том...

Папа вовсе не собирался спрашивать меня, откуда я что возьму. Думавший о своём, он устал выслушивать мои писательские проекты и грозно перебил:

— Когда твой брат закончит лицей, если только этот шалопай вообще что-то закончит, я... — он вдохнул побольше воздуха, предвкушая этот день, и наконец выдохнул свою страшную угрозу:

— Я забуду про этого Дьякова навсегда!

А я подумала, что не смогу так. Пусть я считаю Дьякова во многом не правым, и пусть наши пути разойдутся, и пусть его лицей останется в моей памяти как «цивилизация олимпиадников», и пусть я ещё долго буду лечить себя от гордыни медалированного рассудка, учась сердечной простоте... Всё равно! Его боль — это моя боль, потому что он сын моей планеты, моего солнца. Мы, люди, не отдельны друг от друга. К счастью или к несчастью? Это как посмотреть...

В конце концов, что я сделала, чтобы он стал лучше?

Назад в раздел