Часть 3. Глава 2. Неравновесные точки.

Дёма не разобрал на автоответчике отцовского телефона: семнадцатого или восемнадцатого? Но когда поутру шестнадцатого объявили штормовое предупреждение, он вдруг стал странно убеждён: Ксюша прибудет этой же ночью. И побежал взять напрокат лыжи. Хорошо ещё, что сразу побежал, потому что после обеда транспорт понемногу попрятался в депо, а ветер всё крепчал. Успокоился он только ближе к утру, похоронив глубоко под снегом весь старый мир.

В пятом часу Дёма выбрался под открывшиеся звёзды – и ахнул. Кругом было белым-бело, точнее сказать, сиреневым-сиренево в свете редких фонарей. Город совершенно вымер, и в наступившей тишине Дёма скользил по нему куда глаза глядят, переполняясь восторгом от такого первозданного одиночества. Потом его догнал некто на ревущем снегокате, предложил подвезти, пожал плечами на Дёмин отказ и погремел дальше, оставляя на снегу цивилизованный след. Тогда Дёма стал мечтать о Ксюше, как она выйдет, что скажет – и спохватился, когда все эти мечтания уже освоились в сознании и начали там свои песни и пляски. Теперь их было не так-то просто выдворить, и настроение начало портиться.

Ох уж эти чувственные кружева! Вылезает один человек из вагона, подхватывает его рюкзак другой. И не насмотрятся они друг на друга, и не наобнимаются вдосталь... И всё это – лишь итог длинной дороги, долгого ожидания, сиреневого снега да извечной романтики гудящих рельс. А пройдет три дня – и они поссорятся о том, кто пересолил суп. И так вся жизнь... Он видел это миллионы раз. Он научился с лёгкостью влюблять в себя и влюбляться, равно как и наоборот. Он научился по-звериному чутко слышать меру и форму этой самой чувственности в случайных прохожих. И в конце концов понял: всё это лишь мираж. Который, кроме всего прочего, мешает видеть настоящее, как туманная дымка закрывает небо.

А миражи Волчанскому не нужны.

Но... не было в нём окончательной решимости уйти от этой туманной чувственности насовсем и без оглядки. Потому что в Ксюше она – была. И в Командоре была. А Дёма этим двоим – верил.

И потому он стоял на железнодорожном мосту, ковырял лыжными палками снег и наблюдал, как борются в нём два желания. Одно, большое и громкое, вопило о том, чтоб Ксюша, завидев Дёму, побежала обнять его, и чтоб светились её глаза, и прочая-прочая. А другое, маленькое и скромное, молча брало крикуна за руки и с отчаянным упорством пыталось выставить его за дверь. Но Дёма не помогал ни тому, ни другому. Он наблюдал.

И когда репродуктор огласил долгожданный поезд, а далеко-далеко раздался гудок, шаткое равновесие нарушилось. В буйном порыве крикун смял маленького стража и торжествующе расхохотался. И побежал-потёк во все стороны по одному ему ведомым каналам, постепенно проникая во все клеточки тела, и разума, и из чего там ещё состоит человек...

«Эй, ты, потише», – одёрнул этого завоевателя Дёма.

Но крикун не слушал – он упивался своей растущей мощью, и Дёма понял: границ этому распуханию нет. И если позволить, оно затмит собою всё: и снежное утро, и звёзды Ксюшины, и саму Ксюшу...

И Дёма сказал: УХОДИ.

На этот раз крикун услышал Дёму мгновенно. Мгновенно собрался и навалился всей тяжестью завоёванного тела и разума. В одну секунду небывало ярко и красочно предстал перед Дёмой мир, который он мог потерять – и остаться в тусклом, чёрно-белом переплетении голых схем. Позвал его этот мир блаженства тысячью голосов, протянул миллион рук...

Но Дёма сказал: УХОДИ. НАВСЕГДА.

Шутка ли, нет, но только его здорово тряхнуло, так что он даже упал на колени в снег.

Крикуна не было. Не весёлое, не грустное, – никакое стояло вокруг чёрно-белое утро. Часы на табло показывали квадратные цифры 05:02, потом –16^oС, потом опять 05:02. И страшная тоска, тоска: всё умерло, ничего нет, жить больше...

Я ЖЕ СКАЗАЛ: УХОДИ.

Тогда тоска тоже ушла. Остались только усталость, фиолетовые блики на снегу и лязг открываемых дверей.

Вагона Дёма не знал, но так вышло, что Ксюша выпрыгнула на платформу прямо под мостом. И не одна. За ней высыпала целая толпа дюжих мужиков. И вот с ними-то она и обнималась, со всеми вместе, и с каждым по отдельности, и по второму кругу, а Дёма всё это наблюдал и почему-то вспомнил: «Вот идёт Князь мира сего и не имеет во Мне ничего»*.

А о чём они внизу говорили – хоть на магнитофон записывай, а потом проводи в школе урок под названием «Любовь до гроба». Эпиграф из Пушкина: «Вот они во гроб хрустальный труп царевны молодой положили – и толпой понесли в пустую гору»...

– На будущий год непременно приезжай! – твердили мужики, а один какой-то вымогатель высунулся из тамбура и провозгласил:

– Мамушка Белоснежка! (Это они её звали так.) Бросаю – на год! А если ты нас бросишь – опять начну! – и бросил в снег пачку сигарет. Остальные эту пачку подняли и, напевая туш, театрально донесли до урны, а там засунули вглубь снеговой шапки.

– Да как же я поеду, когда у меня институт? – оправдывалась Ксюша.

– Запросто! – ответил ей некто кучерявый. – Вот приедет Илюха, пустяками не занимайтесь, делайте нам сына полка! И ещё один академ в кармане! А через пару лет ещё одного. Мы им будем колыбельную петь, – они хором грянули:

– На плато Расвумчорр не приходит весна!*..

– Мамушка, – перекрикивая песню, взметнулся один квадратный, неуклюже замахал руками. – Мамушка, ты того: если вдруг что, то, значит, обязательно это! Звони! Мы, того-этого, как штык!

Дёма решил не выдержать, перегнулся через перила.

– Молодой человек, трижды извините, но вы откуда?

– Кто, мы? Мы это, Рязань.

– И что, если посреди ночи в Рязани зазвонит телефон, – сказал Дёма, – вы, того-этого, так и сорвётесь к нам на Урал первым поездом?

– Не дразнись, – обиделся квадратный. – Ты, того, считать умеешь? Я не поеду – так это, он поедет! Он не поедет – я поеду. Железно!

А Ксюша увидела Дёму – сделала вид, что незнакома. Нет проблем. Дёма ушёл на другую сторону.

Под той стороной моста стоял Олег в ватнике. Посмотрел наверх, тоже промолчал.

Поезд отдыхал минут сорок, потом, наконец, рязанская толпа погрузилась в вагон. Зато выскочил ещё какой-то новый парень. Хлопнул Ксюшу по плечу.

– Эх, молоточки-рубаночки! – сказал он. – Ну, доброй дороги тебе, человек! Новых горизонтов.

– Будь, Молотков, – ответила ему Ксюша.

Обнялись накоротко – и он запрыгнул в поезд, в котором хмурая проводница уже лязгала лесенкой. Дёма отметил про себя этого парня и пошёл спускаться с моста. Неугомонные рязанцы до последнего буянили и пели из форточки возле тамбура:

– Представьте себе, что возможно любить страну под названием Север!..*

Ксюша ничего Дёме не сказала, посмотрела в глаза, кивнула. Глянула на лыжи, на сугробы, доверила рюкзак. Гитару не доверила. Пошла вслед за Олегом, который ледоколом двинулся сквозь сугробы к трамвайной остановке. Дёма с лыжами повозился – догнал, ехал сверху, они там внизу разговаривали.

– Не разберусь я в тебе, Ксюха, – говорил Олег. – Мамушка! Уж на что я у тебя самый непочтительный сынок был, и то, чего греха таить, мало-помалу проникся. Не понимаю, как это ты с людьми проделываешь; но уж коли проделываешь, то какой тебе институт, какая астрономия? Бросай всё к лешему и езжай снова мамушкой работать. Это ж сказка, а не вахта была, даром что никто уезжать не хотел, дома от жён достанется на орехи... Это чтоб Дымоход курить бросил! А ты: институт, институт...

– Не хочу я – не поеду! – устало сказала Ксюша.

– Да почему же, ты мне втолкуй! – рассердился он.

– Потому что. Ты сам говоришь, что не понимаешь, как я это проделываю. А я это знаю и понимаю прекрасно. Так наверное, мне лучше видно, как дальше поступать. Прости мне такое сравнение, но положим, вы сад, а я пчёлка, которая опыляет цветы на ваших ветвях; но вот прошел срок, лепестки начали осыпаться. Теперь время растить плоды; где созреют, а где пустоцвет, это уж как вышло. Но начни я сейчас летать между вами – какой в том прок?

– Ну и глупые у тебя сравнения. Что ты мне сказки, как ребятёночку, баешь?

– Хорошо, скажу взрослее, – отозвалась Ксюша. – Есть такой нобелевский лауреат Пригожин*. Есть наука синергетика. Она изучает открытые и нелинейные системы. Вот помнишь, из второго начала термодинамики вытекает теория тепловой смерти вселенной, но это если считать вселенную закрытой системой. Только в том-то и фокус...

– Ксюха, побью, – сказал Олег, устав прорываться сквозь снег и остановившись. – Короче и проще!

– Короче. До поры до времени система (в том числе наша артель) развивается мирно-спокойно. Но наступает момент, называемый неравновесной точкой. После которого надо либо прыгать на ступеньку выше, выйдя на новый уровень самоорганизации, либо всё понемногу развалится. Так вот такой момент, по моим ощущениям, настал. А народ идти выше преимущественно не готов, не хочет. За уши мне их тянуть прикажешь, что ли?

– Вечно тебе надо кого-то тянуть! – возмутился Олег. – Как оно было, это и есть самое лучшее!

– Остановись, мгновенье, ты прекрасно!* – фыркнула она. – Как раз тянуть я никого не собираюсь. А только сама я на одном месте сидеть и мхом покрываться – не согласна! Вот уж прости меня, что я такая, а не иная!

– Как хочешь, а Дымоход на твоей совести останется, – ответил Олег.

– Да он же вымогатель! – вмешался Дёма. – Давайте все выдвигать свои условия: Ксюша, делай то и сё, а не то мы в окна попрыгаем.

– Ты не прыгнешь, – отозвался Олег.

– Вестимо, не прыгну, – согласился Дёма. – И что?

– А есть которые прыгнут, – ответил Олег, отвернулся и пошёл.

Дёма пробежался вперёд, посмотрел, как расчищают трамвайные пути. Расчищали хиловато, раньше чем через час ничего не жди. Оставил Ксюше рюкзак и пошёл ко входу на вокзал искать машину. Нашёл-таки, хоть и втридорога, но и на том спасибо. Олег на подъехавший ГАЗик страшно разворчался, сказал, что ехать по родному городу на машине – позор для туриста несмываемый, но реально его, видимо, задело то, что нашёл машину не он.Потом Олег сел-таки, отсчитал купюры:

– На, за меня и за мамушку.

Ксюша не возразила – Дёма взял.

Вылезали они первые, и Олег сказал им вслед:

– Прости, Ксюха, если обижу, но скажу откровенно: все люди как люди, а ты какой-то нелюдь бессердечный, вот и весь сказ. Желаю счастья – и как их там, новых горизонтов.

Захлопнул дверь. Уехал.

– Вот так, – ровно сказала Ксюша в пространство, не поймёшь, обида или усмешка. – Люди как люди. Вчера ты им мамушка, сегодня нелюдь... И главное, что завтра как ни в чем ни бывало опять мамушка, а послезавтра... охохо...

Дёма усмехнулся, вспомнил крикуна, покачал лыжи, ответил:

– На плато Расвумчорр не приходит весна.

– Ничего! – сказала Ксюша и пошла в подъезд. – Переживём. Какой этаж?

– Первый.

– Люблю первый, – кивнула она.

Назад в раздел